Закат семьи Брабанов
Шрифт:
Семейное, имущественное и финансовое положение Брабанов было одновременно намного более сложным и простым, поэтому я ограничилась рассеянным жестом, напустив на себя таинственный вид.
— Ты за каким столиком? — спросила Вуаэль, прижимая свое влажное лицо к моей потной щеке.
— За столиком Оливье Перрона, но он ушел.
— Пойдем со мной, я сижу с Иваном Глозером. Это он устроил праздник. Ты с ним знаком?
— Он спал с моей сестрой.
— С кем он только не спал!
— Со мной.
Она засмеялась.
— Ты —
— Нет.
— Тогда почему ты носил этим летом юбку?
— Слишком долго объяснять.
Она раздражала меня своими вопросами. Я поцеловала ее в губы. За одним поцелуем следует другой. Теперь, поцеловавшись с Кармен Эрлебом, я могла поцеловать всех женщин. Даже Марину, если бы ей захотелось. Мы с Вуаэль в обнимку подошли к столику Ивана, где сидели также Марина, две-три девицы в стиле «голый пупок — острые груди» и тип с седоватыми волосами, представившийся новым генеральным директором «Эльф Акитен» таким шутовским тоном, что я приняла его за бывшего тележурналиста, от которого отказались все телеканалы, и которому теперь приходится зарабатывать на жизнь юморесками. Позднее Иван подтвердил, что это действительно был генеральный директор «Эльф Акитен», и я пожалела, что была так необходительна, потому что он мог бы подыскать Стюарту Коллену работу на бензозаправке.
— Я нашла мужа, — заявила Вуаэль.
— В это уже никто не верил, — заметила Марина.
Иван потягивал энную порцию грейпфрутовой водки, и его отстраненный и решительный вид показывал, что с ее помощью он преодолевает определенное число внутренних барьеров.
— Где будет церемония? — поинтересовался фальшиво-настоящий генеральный директор.
— В моей кровати, — сообщила Вуаэль.
— Когда?
— Сегодня ночью. Ты идешь, Брабан? Уже поздно, а мы, тридцатилетние манекенщицы, ложимся спать рано, поскольку наши самолеты на Гамбург, Мадрид и Лиссабон вылетают на заре, а лимузины за нами не приезжают. Кроме того, мы научились быть экономными и поэтому ездим на автобусе до аэропорта.
— Брабан никуда не пойдет, — сказал Глозер, не поворачивая ко мне головы, наверное, из-за страха осознать, что он делает.
— Это почему же? — спросила Марина кислым тоном.
— Мне нужно ему кое-что сказать, — объяснил Глозер.
— Ладно, — согласилась Вуаэль, — поговорите, но потом я его уведу.
— Хорошо, — Иван встал. — Пойдем.
— Куда это вы? — встрепенулась Марина.
Он улыбнулся.
— В тихое место.
— В «Батаклане» нет тихих мест.
— Мы не пойдем в «Батаклан».
— Если ты это сделаешь, Иван, между нами все будет кончено.
— Между нами и так все будет кончено, даже если я этого не сделаю.
— О чем это он? — спросила Вуаэль.
— Он собирается уединиться в тихом месте с Брабаном, — объяснила Марина.
— Я так и знала, что он гей! — воскликнула Вуаэль, показывая на меня пальцем так, как, без сомнения, делают в исландских деревнях, особенно зимой, когда встречают гомосексуалиста.
— Он —
— Я не девица, — возразила я. — И не парень. Но в любом случае, не гей.
— Тогда кто? — поинтересовалась Вуаэль.
— Он — никто, — объяснил Иван. — Я его хорошо знаю: мы были соседями, когда я жил в предместье. Уже в детстве у него возникла эта проблема. То он год занимался регби в спортивной ассоциации имени Ленина, то — живописью на шелке в доме культуры имени Гарсиа Лорки. Его родители никогда не знали, дарить ли ему медведей или кукол, игрушечные ружья или кухонные принадлежности. Поэтому они дарили ему только материал для рисования.
— Так я и стал художником, — сказала я, сложив губы бантиком.
23
Мужчина постучал в дверь комнаты. Никакого ответа. Он постучал еще раз. Приглушенный звук явно не любовной возни. Мужчина — на вид лет тридцать, осмотрительный, как все карьеристы — нахмурился, поразмышлял и постучал снова. Молчание. Наконец раздался грассирующий голос:
— Моя жена уже вам сказала, что «Бриттани Феррис» оплачивает номер!
— Я — представитель «Бриттани Феррис».
Прошло секунд десять, и дверь отворилась. На пороге стояла Синеситта в старом пеньюаре в цветочки. Еще один подарок благотворительного католического общества. У нее были бледные губы, зеленоватый цвет лица, беспорядочно свисавшие на лицо и плечи волосы. Представитель «Бриттани Феррис» различил за ней огромную массу, которая медленно пришла в движение, вылезая из кровати, опустилась на оплывшие ноги и сразу заполонила своим невероятным объемом все пространство.
Синеситта завесила окно, и поэтому в комнате царил полумрак.
— Меня зовут Кристиан Сушон, — представился мужчина.
— Я принял вас за хозяина отеля, — сказал Стюарт Коллен, приближая, как обезьяна, глядящаяся в зеркало, свое чудовищное лицо к лицу представителя «Бриттани Феррис».
Он начинает из-за нас нервничать. Да, это правда, мы подолгу не выходили из комнаты, но какое ему до этого дело? Кстати, вы должны ему заплатить, как было обещано.
— Я только что заплатил, — произнес Кристиан Сушон.
— Это ненадолго его успокоит. Сине, пригласи месье в наше любовное гнездышко. В конце концов, это ему мы им обязаны.
Мужчина вошел. Стюарт, чтобы оставить ему место для передвижения, с неуклюжестью полярного медведя, поднимающегося на второй этаж заброшенного дома на севере Финляндии или Канады, вскарабкался на одноместную кушетку, висевшую над кроватью, на которую и сел Сушон. Синеситта, хотя и была на третьем месяце, осталась стоять, сложив руки на груди.
— Вы занимаете эту комнату уже девять недель, — сказал Кристиан Сушон.
— Девять недель и четыре дня, — уточнила Синеситта, считавшая все с тех пор, как стала жить со Стюартом, включая дни.