Закат викинга
Шрифт:
Вскоре все стихло.
В эту ночь они выплыли в открытое море, мили на три от берега. Натянули матерчатый покров на реи и завернулись на ночь в овечьи шкуры.
Харальду не спалось. Его сжигала жажда мести. Он слонялся, меряя шагами палубу, когда вдруг ему показалось, что ночной туман сгустился, и из него появилась женщина с крылатым шлемом на голове и со щитом в правой руке [1] . Она взглянула на него и улыбнулась странной, загадочной улыбкой.
– Что ты хочешь сказать мне, Дева со щитом? – обратился к ней Харальд. – Скажи. Меня не легко теперь испугать. Я уже больше ничего не боюсь в этой жизни,
1
Имеется в виду валькирия—в сканд. мифологии прекрасные девы с лебедиными крыльями, носящиеся в золотом вооружении по небу. Они распоряжаются битвами, распределяют по воле Одина смерть между воинами и отводят их в Валхаллу.
Тогда Дева со щитом заговорила, и голос ее звенел, как льдинки в проруби, а временами напоминал шум крыльев морской птицы, когда она устремляется вниз к земле из холодных заоблачных высот.
– Харальд Сигурдссон, – сказала она, – я ни о чем не собираюсь тебе поведать, я только хочу заглянуть тебе в лицо, так, чтобы мне узнать тебя, когда настанет время.
– Зачем тебе узнавать меня, Дева со щитом? – спросил ее Харальд. – Ты что, должна произнести надо мной приговор?
Ему показалось, что туманная дева рассмеялась печальным смехом, похожим на плач серого тюленя на одиноком острове к северу от исландских берегов.
Наконец она произнесла:
– Мы не отвечаем на вопросы смертных. Мы лишь исполняем повеления богов.
– Немало наслышан я о вас, – сказал Харальд, – исполняющих приговоры судьбы, но ни разу не видел глазами, хоть и приходилось лежать мне при смерти в море на северных островах, когда тело мое немело, и сознание покидало меня.
– Человек может увидеть нас только однажды, – отозвалась дева. – Когда мы появляемся вторично, мы уже больше не видны ему.
– Я все понял, Дева со щитом! – воскликнул Харальд. – Видно я что-то не так сделал, Я и не спрашиваю тебя что, потому что догадываюсь сам. Я не должен был оставлять того негодяя на милость безжалостных волн и морских птиц.
Дева легонько кивнула и прошептала:
– Когда ветры станут завывать над одинокими шхерами, а снега обрушатся на узкие, покрытые льдом заливы, ты вспомнишь о нем, вспомнишь Хавлока Ингольфссона, который жил как грешник, но принял смерть как праведник.
– Я тотчас разверну корабль и спасу его, Дева со щитом, – сказал Харальд.
Она усмехнулась и прошептала:
– Поздно… Поздно…
И когда Харальд шагнул к ней, чтоб рассмотреть поближе, облик ее поблек, размылся, слился с туманом и растаял над волнами.
Харальд пожал плечами, а затем вернулся под надежную крышу, завернулся в одеяло и, словно в глубокую яму, провалился в сон и спал до самого рассвета.
4. ДАЛЬНИЕ ВОДЫ
Следующее утро выдалось ясным и холодным, как хрусталь. Суматошные ирландские чайки кружились над палубой. Вскоре три буревестника приблизились к кораблю и летали низко, едва не задевая корабельную мачту.
Через некоторое время слева по борту стали выстраиваться темные облака, похожие на крепости. Задул злобный ветер, швыряя клочья соленой пены на гребцов, и точно бичом принялся хлестать их по спинам.
Груммоху, который ростом был с двух норвежцев, доставалось хуже всех. От холодного ветра у него совсем занемела поясница. Стыдясь самого себя, он вынужден был лечь плашмя с подветренной стороны у правого борта.
К нему подошел Харальд.
– Позор на мою голову, – начал Харальд, – если я не расскажу брату своему названному и названному отцу моих сыновей, что видел я нынешней ночью.
– Этот день покажет, чего мы все стоим, – отозвался Груммох. – Тут есть у нас такие, с позволения сказать, берсерки, которые вот-вот заплачут по чашке теплого молока и по кусочку скворчащей на противне свинины. Так что ты увидал ночью, брат мой?
Харальд рассказал ему о Деве со щитом и передал ее слова.
Груммох поднялся на локте и проговорил:
– Человеку приходится уходить, когда его позовут Норны. Только думается мне, что сон этот приключился с тобой оттого, что ты вчера мало принял пищи, да и тревог было слишком много. Я думаю, ты лет до ста доживешь.
Харальд занес было руку и чуть не стукнул своего названного брата за то, что он так неосторожно искушает богов. Но быстро опустил руку и шутя напомнил старую поговорку:
– «Гость, который задержится дольше всех на пиру, разглядит все надувательства и обманы».
Затем он направился на корму и взять курс прямо на север.
Прошло около часа. И тут разразился страшный шторм. Волны швыряли корабль как соломинку. В этот день почти никто из людей Харальда не мог съесть ни крошки, а кто и поел, не удержали пищу в желудках. И так продолжалось три дня и три ночи. Многие пришли к заключению, что Хокон Красноглазый находится в сговоре с богом зла Локи или что дающая жизнь богиня Фрейя отвернулась от них и решила скормить их рыбам, чтобы поддержать не человеческие, а рыбьи жизни.
Но Харальд только высмеял эти бредни, и не стал больше никому рассказывать о своем видении Девы со щитом. Вместо этого он обозвал их рабскими душами и поведал, что попадал он в молодости и в куда худшие штормы, хотя сам-то знал, что это сущая ложь.
И когда наконец над морскими волнами показался заледенелый берег, многие на «Длинном Змее», валяясь на палубе и громко стеная, умоляли своих товарищей всадить им нож между ребрами, чтобы только дольше не испытывать подобную муку. Воины вымокли до костей, желудки их были пусты, и сил у них не оставалось подняться, не то что взять в руки боевой топор или меч.
– Эти люди в таком состоянии, – обратился Харальд к Груммоху, – что кроме нас с тобой в случае чего и за оружие схватиться некому.
– Нет, ты меня не считай, – ответил Груммох. – Если бы даже котенок добрался до моего горла, я и то не смог бы защитить свою жизнь. Мне пришлось бы сдаться на его милость.
Харальд усмехнулся, пытаясь представить себе, какой это котенок сумел бы допрыгнуть до горла Груммоха. Но он ничего не сказал и направился к Гудбруду Гудбрудссону, который, лежа на палубе, пальцем пытался выцарапать что-то на палубной доске.