Шрифт:
Натиг Расул-заде
ЗАКАЗЧИК
– А ты иногда вспоминаешь нас?
Он с интересом прислушался, как повисшая в воздухе эта фраза некоторое время непривычно звучала в ушах, она не сказала "меня", что казалось вполне естественным, а сказала "нас", и это было правильно, потому что в то время им трудно представить себя друг без друга; продолжалось это недолго, но грохнуло, как взрыв, как вспышка, яркая вспышка в его жизни, да и в ее, пожалуй тоже, иначе зачем бы ей теперь, через столько лет моментально отозваться на его звонок, на его неожиданный зов и примчаться к нему, бросив все свои дела? Да, это было, как вспышка,
– Ты почему молчишь?-спросила она.
– А?-он рассеяно глянул на нее.
– Я спросила: ты вспоминаешь нас?-повторила она. Еще бы подумал он, еще бы я вспоминал!
– Так,-неопределенно, деланно-лениво произнес он.-Изредка.
– Ты совсем не изменился,-она покачала головой, непонятно, то ли с осуждением, то ли с восхищением, что за столько лет ему удалось не измениться, остаться таким же, как в молодости.-Все такой же.
– Знакомая фраза,-съязвил он.-Ты слишком много читаешь.
– Особенно твои письма. Читаю и перечитываю,-съязвила она в ответ.
– Никогда не писал тебе.
– Это не имеет значения,-проговорила она, и эта фраза тоже всплыла из другой, их совместной, далекой жизни, когда между ними сложились очень интересные отношения, непонятные окружающим, такие, что все видимое, показное, реальное было несущественным, а важен был подтекст, дыхание, пульсирование чувств, настолько тонкого, трепещущего, что невозможно было высказать его обычными человеческими словами, но важно было понять, сердцем понять, и это удавалось и ему и ей, и поэтому все остальное не имело значения.
– Да,-согласился он, но подумал о своем, что в последнее время не оставляло его ни на минуту, не давало покоя.-Теперь уже мало что по-настоящему имеет значение.
Они посмотрели друг на друга, молча, без слов, смотрели довольно долго, не испытывая при этом никакой неловкости. Он вспомнил, что в прошлом он всегда мог посмотреть ей в лицо, заглянуть в глаза, не ощущая при этом ни малейшего напряжения, как в зеркало смотришь; в любую минуту он мог глянуть ей в лицо, тогда как, он никогда не мог просто так, внимательно и продолжительно смотреть в лицо другого человека, это было для него все равно, что вторгнуться в личную жизнь чужого; будучи замкнутым по характеру, он не любил, когда разглядывали его, и сам в редких случаях позволял себе такую бесцеремонность. Но она и являлась редким, исключительным случаем. Она оторвала от него взгляд, рассеянно оглядела комнату, в которой они сидели на двух старых, облезлых креслах перед столиком друг против друга, тихо, бездумно вздохнула. Он заметил ее взгляд, истолковал ее вздох по-своему, спросил:
– Больно на нищету смотреть?
– А?
– не поняла она.
– Ты что имеешь в виду?
– Эту квартиру, - сказал он.
– Что же еще?
– Квартирка, прямо скажем, небогатая, - констатировала она.
– Квартирка, прямо скажем, убогая, - подтвердил он. Красть нечего.
– Потому и ключ под половиком.
– Я заметила. Чья такая?
– Одного приятеля. Он учился со мной здесь, на два курса младше.
– Я его знаю?
– спросила она.
– Все-таки, тогда я часто приходила к тебе в общежитие.
– Не думал... вряд ли, - сказал он.
– Тихий, белобрысый мальчик, был...
– Верно, ты с тихими не водился, - припомнила она.
– В этот раз он в Питер мотанул по своим темным делишкам, предложил мне у него остаться, чтобы зря не тратиться на гостиницу. А мне здесь, лучше... Люблю этот район...
– Да, Никитские ворота, Тверской бульвар, - вздохнула она тихо.
Здесь прошла наша молодость.
– Скорее, часть ее, - уточнил он, - часть молодости. Они помолчали.
– Снег прекратил, - сказала она, глядя в окно.
– Хочешь выпить?
– спросил он.
– Нет, - решительно отказалась она.
– Нет, пить не будем. Я помню, ты становился невыносим, когда пил. Не изменился?
Изменился. Теперь я невыносим, даже когда сплю.
Смешно, - сказала она, не улыбаясь.
– Душно здесь. Может, мы погуляем?
– Холодно на улице - сказал он.
– Чем тубе тут не нравится?
Можно окно открыть.
– Да, открой форточку. Накурила я тут у тебя...
– Ничего, проветрю, - сказал он.
– Много куришь.
– Пробовала бросать. Как-то муж даже возил меня к внушителю...
– Это что? Экстрасенс?
– Что-то вроде. Он должен был внушить.
– Не помогло?
– Нет, не сказала бы. Какое-то время я не курила. Но потом, сам знаешь, разные неприятности, проблемы на работе, нервотрепка дома, чуть что - хватаюсь за сигарету. А ты бросил? Я смотрю, не куришь...
– Почти нет, изредка, - он машинально достал из ее пачкл сигарету, помял, повертел в пальцах, стал разглядывать.
– Пьешь?
– осторожно спросила она. Он усмехнулся, головой покачал.
– Не сказал бы. Очень умеренно... По праздникам...
– А что же делаешь? Баб щупаешь, как прежде?
– Весьма неохотно, - сказал он.
– Неохотно и весьма. По необходимости.
– А что же ты, ёшка-маёшка, в таком случае делаешь?!
– возмутилась она шутливо.
– Я...
– он немного растерялся, не зная, что ответить, и тут слова вдруг словно сами соскочили с губ , - Я умираю, Софья.
Она чуть улыбнувшись, глянула на него в ожидании подвоха, но произнесенное впервые за вечер, а еще так непривычно полно не как раньше - Соня-ее имя насторожило, встревожило ее.
– Это что, шутка такая.
– спросила она на всякий случай, хотя тревога уже поднимала голову и крепла в ней с каждым мгновением, слишком хорошо она знала его, хоть и давно это было; но и знала, что он не может измениться.
– Нет, - спокойно ответил он.
– Это не шутка.
– Что ты говоришь, - взволновалась она.
– Этого не может быть. Ты же не похож... Абсолютно не похож... Скажи, что ты меня разыгрываешь.
– Нет, это правда, - он улыбнулся ей, как бы извиняясь за то, что не может соврать в угоду ей, не может обратить все в шутку.