Закипела сталь
Шрифт:
Закончив работу, бригада собрала сход в большом амбаре, тускло освещенном керосиновой лампой. Гаевой докладывал о запасах обнаруженного у кулаков хлеба. Вдруг в глубине амбара раздался свист, сверкнули спиленные стволы обрезов, и с силой брошенная кем-то шапка сбила стекло с лампы. Она погасла. Чье-то тело заслонило Гаевого, и тут же раздалось несколько оглушительных выстрелов. В темноте амбара поднялась возня, помещение огласилось криками, послышались стоны. Когда зажгли лампу, Гаевой увидел на полу раненую Надю. Она еще была в сознании и смотрела на спасенного
…Потом долгая ночь на тряской телеге, страшный час ожидания у операционной и измотавшие душу дежурства у кровати не приходившей в сознание девушки. Надя стала бесконечно дорогой Гаевому, и он терзал себя за то, что не оценил раньше этой огромной, самоотверженной любви.
Из поездки Гаевой вернулся полный жгучей ненависти к классовому врагу и горячей любви к человеку, готовому отдать за него жизнь. А Надя как-то вдруг повзрослела, стала серьезнее. Окончив рабфак, решила посвятить себя медицине. Специальность хирурга и привела ее в действующую армию.
Телефонный звонок вывел Гаевого из раздумья. Взглянул на часы — два; значит, из Москвы. А что он сможет сказать о броневой?
8
В выходной день, тщательно выбритый и одетый Шатилов явился к Пермяковым. Дверь была открыта. Из столовой донесся оживленный разговор. Василий прислушался.
— Да пойми, папа, кроме материализма и идеализма, других направлений в философии нет, — доказывала Ольга.
— Значит, прагматисты идут за Кантом?
— За идеализмом. Ну и за Кантом…
— Пожалуй, они пошли дальше Канта, — привлек внимание Василия незнакомый мужской голос, — …потому что не признают ни материализма, ни идеализма, хотя в сущности, являются чистопородными идеалистами. А Кант смешивал материализм и идеализм: материя, мол сама по себе, а сознание само по себе.
— Дуалист, потому и смешивал, — пренебрежительно бросил Иван Петрович. — А в общем, мне одно непонятно как умные люди до глупостей додумываются? Вот на семинаре нам о Муре рассказывали. Английский такой философ. Смотрит он на свою руку и говорит: «Я не уверен, что это моя рука. Может, это мне только кажется». Взял бы да укусил себя за палец. Такую муру разводит этот Мур!
Василий повесил пальто на вешалку и принялся тщательно вытирать ноги о половичок.
— Ох, как хорошо это «кажется» обыграл Мольер в «Браке поневоле»! — послышался тот же незнакомый голос. — Один философ до тех пор убеждал посетителя, что все в этом мире только кажется, пока тот не отколотил его. И когда философ возмутился, что его бьют, посетитель издевательски заявил: «Это вам кажется, будто я вас побил».
— А вам, товарищи, не кажется, что мне кажется, что я к вам пришел? — громко спросил Шатилов из коридора и под общий смех переступил порог комнаты.
Иван Петрович поспешно закрыл конспект, обрадованный приходу Василия.
Рядом с Ольгой за учебником сидел красивый светловолосый юноша.
— Валерий Андросов, — представила Ольга своего сокурсника. — А это Шатилов, кумир всех девушек.
— Что вы, Оля! — смутился Василий.
— Вы не можете не нравиться. По себе сужу.
«Если бы на самом деле нравился, не сказала бы при другом, — невольно подумал Шатилов. — Кокетничает. И не со мной».
Ольга украдкой окинула молодых людей сравнивающим взглядом. Валерий красив, у него мягкие, греющие глаза. И держится он мило, с подкупающим тактом. Василий мужественнее, в нем что-то упрямое, собранное (вот и руку пожал Валерию, как борец перед схваткой), но и открытое: его не нужно знать долго, чтобы узнать до конца.
— Пойдемте ко мне, — пригласила Ольга. — Не будем мешать папе философией заниматься. Он вот уже сколько на четвертой главе сидит.
Комната Ольги была похожа на комнату школьницы. Коврик над кроватью, с которого Красная Шапочка таращила испуганные глаза на необычайного, коричневой масти, Волка, глобус и застекленная коробка с коллекцией неярких северных бабочек на старой этажерке с книгами, аккуратно окантованные портретики Лермонтова и Горького. В общем, примерно все то, что зачастую входит в несложное хозяйство до семнадцати лет.
И о том, что девочка выросла, говорил только новенький ореховый трельяж, старательно уставленный затейливыми флаконами духов и пудреницами, словно по уговору подаренными подругами ко дню рождения как символ пришедшего совершеннолетия.
— Поскучайте немного, Вася, — сказала Ольга, указывая на плетеный диванчик. — Нам один крепкий орешек попался, разгрызем — будем чай пить.
Шатилов открыл подвернувшуюся под руку книгу. Аналитическая геометрия. Взял другую — курс интегрального исчисления. Положить ее на место и взять еще одну книгу показалось неудобным, и он стал перелистывать учебник страницу за страницей, сознавая нелепость своего занятия.
Ольга и Валерий переговаривались между собой, и Василий слушал их с неприятным чувством. Отдельные слова были понятны, а общий смысл совершенно неясен.
Вскоре Анна Петровна принесла из кухни свежеиспеченные шаньги с картофелем и попросила всех к столу.
— Ну, студенты, решили? — поинтересовался Пермяков.
— Не выходит, — сказала Ольга и с аппетитом надкусила румяную шаньгу. — Ох, и вкусная! — Она даже зажмурилась от удовольствия. — Попробуйте, Вася. Такие, кроме мамы, никто стряпать не умеет. По шаньгам и пельменям она у нас специалист.
— Что-то, я вижу, ученый союз у вас с Валерием не получается, — съязвил Иван Петрович. — Ты химию хорошо знаешь, он, говоришь, физику, а физическую химию одолеть не можете.
Недружелюбная интонация в голосе Пермякова не ускользнула от Василия. Уловила ее и Ольга и, чтобы изменить направление разговора, рассказала случай из институтской жизни. Один студент, получив двойку, запротестовал: «Неужели во всем том, что я говорил, не было истины?» — спросил он профессора. Профессор оказался человеком ядовитым и отпарировал: «Молодой человек, я же не петух, чтобы в навозной куче отыскивать жемчужное зерно».