Закипела сталь
Шрифт:
Выступать никто не хотел.
— Слушайте, друзья, — сказал Макаров, откидываясь на спинку кресла и выражая этим свое нетерпение. — Я вас не на митинг позвал, где надо речи держать, а на беседу. Так давайте побеседуем. Мне-то ничего, а вот вам, кажется, и в глаза друг другу смотреть неловко.
— Разрешите мне, — попросил кто-то, и Макарову сначала показалось, что он ослышался.
— Конечно, — обрадовался Василий Николаевич.
Встал Чечулин.
— За себя лично хочу поблагодарить начальника и мастера. Первый раз обо мне по-настоящему позаботились, поддержали.
— Какие же выводы из этого? — улыбаясь, спросил Макаров.
— Подручных сталеваров учить, как Смирнов учился: не у одного, а у всех. Каждый будет лучшее передавать.
— И только?
— Нет. Завтра ставьте меня, Шатилова, Пермякова и еще кого-нибудь в одну смену на одну печь. Шатилов отверстие закроет, я завалку сделаю, Пермяков шлаком займется. Друг у друга поучимся, лучшее отберем и перекроем Смирнова. Наверняка перекроем!
Пять лучших сталеплавильщиков — Пермяков, Шатилов, Чечулин, Смирнов и Серых, которого по просьбе Макарова отпустил на несколько дней начальник первого мартена Кайгородов, приняли порожнюю печь и прильнули к заслонкам, осматривая подину. Чечулин махнул Рукой машинисту — и тот подал в печь первую мульду железного лома. Шатилов, не сбавляя газа, бросился к отверстию, закрыл его.
За каждой мульдой следил Чечулин. Он требовал заваливать вперемежку известь и руду, разравнивать огромной лопатой бугры, подавать крупные куски лома поближе к откосам, прямо под струю пламени. На своей холодно работавшей печи он научился продуманно делать завалку, облегчая процесс плавления.
Ковш за ковшом заливали чугун. Смирнов пристально смотрел в гляделку. Струя чугуна, стекавшая в нагретую добела печь, казалась темной.
К печи стал Серых — мастер активного плавления. У себя в цехе он всегда помогал печи, применяя особые приемы. Но сегодня равномерно заваленная и хорошо прогретая шихта плавилась быстро.
— Тает, как сахар в чае. — Серых одобрительно взглянул на Чечулина.
Задолго до расплавления Пермяков занялся шлаком: добавил бой кирпича, бокситовую руду, и шлак получился прекрасный.
— Сметана, а? — похвалился он, сливая ложку шлака на плиту.
Наконец металл в печи перестал бурлить и затих.
Смирнов бросился за ложкой, но его опередил Шатилов. Он точным движением зачерпнул ложкой сталь и бережно вынес ее из печи, не проронив ни капли.
Зажав длинную рукоять ложки, опершись на колено, Шатилов медленно вылил сталь. Она зашипела, разбрасывая в стороны пушистые, звездастые искры.
Есть какая-то строгая красота в позе сталевара, сливающего пробу. Столько уверенной, спокойной силы во всем его облике, что скульптор, увидев эту картину, не уйдет от соблазна вылепить изваяние, а художник — запечатлеть на полотне сосредоточенное лицо, освещенное сбоку розовыми бликами пламени и слепяще-белым отсветом расплавленной стали снизу.
— Горяча! — вырвалось у Смирнова, и он по-мальчишески звонко крикнул: —
К печи стал Шатилов, добавил газа. Вскоре побелел свод, и Шатилов заметался у заслонок, осматривая свод по участкам. Видавший виды на своем веку Серых заглянул в печь и замер. Странное дело: когда он сам держал такую температуру, то не беспокоился, а сейчас, наблюдая со стороны, заволновался.
— Не сожжет? — спросил он Пермякова.
— Нет, это мастер, — спокойно ответил Иван Петрович, не взглянув на свод. Все его внимание было приковано к шлаку.
Одну за другой брали пробы. Сталь становилась все светлее, более тонким слоем разливалась по плите; ярче разгорались искры, падали сверкающими параболами.
Пришел мастер смены.
— Ступай, ступай, — грубовато сказал ему Пермяков. — Без тебя как-нибудь выпустим.
— Смотрите у меня!.. — погрозил мастер. — А то у семи нянек дитя без глазу.
— Иди. — Пермяков показал в сторону печей. — У одной няньки семеро детей без глаза.
Последнюю пробу сливал Чечулин. Пять голов склонились над плитой, и когда корж стали застыл, все посмотрели друг на друга.
Множеством приборов вооружены сталевары, но температуру стали перед выпуском они любят определять глазами, улавливающими тончайшие оттенки цветов.
— Хороша, — спокойно произнес Пермяков. — Поехали!
Смирнов побежал к выпускному отверстию, Серых и Чечулин последовали за ним.
Пермяков подошел к Шатилову.
— Скажи, Вася, почему так? Столько проб перевидал, что, кажется, надоесть должно, а сливают последнюю — сердце стучит. И знаю, что хороша плавка, уверен, — нет, все равно стучит!
Шатилов улыбнулся.
— А я думал, это только у меня, по молодости, считал, пройдет с годами.
— Какое там пройдет! Разве что у такого, как Чечулин. У него сердце холодное, с регулятором — не больше и не меньше. А все-таки молодец!
— Кто? — не понял Шатилов.
— Да Чечулин. Мастерски завалку провел. А я, грешный, во время завалки больше норовил в столовую сбегать: на подручного надеялся.
Из-за печи поднялся столб пламени и пыли. Металл хлынул в ковш, наполняя разливочный пролет тяжелым шумом, искрами и топким запахом расплавленной стали.
— На три часа раньше графика, — сказал Пермяков, взглянув на часы, сказал грустно, словно успел прикинуть, сколько снарядов можно было дать фронту, если бы раньше вот так, отбросив самолюбие, поучиться работе друг у друга.
Только теперь появились руководители — Макаров, Кайгородов, Гаевой, Ротов. Пришел корреспондент районной газеты.
Корреспондент долго не мог понять, чья плавка. Каждый из пяти сталеваров, словно они сговорились, указывал на другого.
Объяснил все Василий Николаевич: бригада сталеваров, благодаря взаимному обучению и передаче опыта, установила новый общезаводской рекорд.
— Информация? — поинтересовался Гаевой, заглядывая в блокнот корреспондента. — Сегодня пусть будет информация, но через два-три дня надо бы дать большую статью, обобщающую опыт. Если хотите, здесь зачатки нового, очень большого дела.