Закипела сталь
Шрифт:
Наконец металл ринулся в ковш. Ротов тронул Гаевого за плечо.
— Поедем ко мне, Гриша, расскажешь о Москве. Результата ждать долго. Анализ еще ничего не даст, важна структура металла. Пока прокатают, обработают, пока на полигоне испытают — двое суток пройдет.
…На полигон Гаевой приехал той же автомашиной, на которой везли «карты» — образцы брони для испытаний.
Ротов и начальник бронебюро Буцыкин стояли около противотанковой пушки, внимательно рассматривали снаряды, разложенные на помосте из досок.
— Горишь? — спросил
— А ты нет?
Ротов махнул рукой и отвернулся, чтобы скрыть волнение.
Грузовик подъехал к брустверу из толстых бревен, за которым был насыпан высокий земляной вал, грузчики начали сбрасывать карты. Работали они согласованно и быстро, однако Ротов не удержался, чтобы не поторопить их. «Нервничаю, — отметил он. — Но разве будешь спокойным, когда вот-вот должно решиться все и завод либо перейдет на массовое производство брони, либо снова искания?»
Карты установили, и наводчик занял свое место у пушки.
Выстрел и разрыв снаряда слились в один звук. От бревен веером полетели щепки.
Гаевой пытался рассмотреть карту в бинокль, но дрожала рука, и, сунув бинокль в карман, он побежал по полю, догоняя крупно шагавшего директора.
Ровная, словно высверленная пробоина зияла в левом верхнем углу карты.
— Не может быть… — не веря глазам, процедил Ротов и, ссутулившись, пошел назад.
Остальные карты были пробиты так же легко, как и первая. С последним выстрелом Ротов сел в машину и уехал, никого с собой не взяв.
Гаевой и Буцыкин пошли пешком. Дорогой они не перебросились ни словом. Перед тем как разойтись, Буцыкин взял парторга за локоть.
— Я хотел бы… мне хочется убедить вас… уверить, — сбивчиво произнес он и посмотрел на Гаевого, словно желая угадать, как будут встречены его слова. — Могут подумать, что я торжествую, доказав свою правоту. Это не так. Я очень хотел бы ошибиться…
Гаевого тронула искренность тона Буцыкина.
— Плохо я о вас никогда не думал, — произнес он. — А радоваться в данном случае мог бы только мерзавец.
20
С полигона Ротов уехал домой — в угнетенном состоянии не хотелось быть на людях.
Он бочком скользнул в свою комнату мимо жены и заперся.
У Ротова выработалась привычка забывать о доме, когда он находился на заводе. Проходные ворота и дверь кабинета были тем рубежом, через который мысли о доме не проникали. Ему хотелось выработать и другую привычку — переступив порог своей квартиры, хотя бы на время забывать о заводе. Но это не удавалось. Пришлось ограничиться полумерой — не вносить в семью заводских настроений. У жены достаточно своих забот и дома и на эвакопункте. Ротов неодобрительно относился к тем людям, которые всем делились с женами. «К чему это? — думал он. — Твою радость жена разделяет наполовину, а горесть переживает вдвойне».
Странное поведение мужа озадачило и взволновало Людмилу Ивановну. Она позвонила Мокшиной —
В комнате Ротова некоторое время было тихо. Потом Людмила Ивановна услышала, как муж приказал по телефону Макарову прекратить на время отливку опытных плавок, и поняла: не выходит у них.
Ротов лежал на диване и мучительно думал. Стыдно было перед наркомом, который гарантировал удачный исход опытов правительству и ЦК. Но более всего угнетала утрата перспективы. Плавка проведена безупречно, иного способа выплавлять эту сталь не было.
При другом стечении обстоятельств Ротова беспокоила бы потеря собственного престижа, — он, директор, считавшийся знатоком сталеплавильного производства, сварил плавку, которая, по существу, оказалась браком. Сегодня было не до личного авторитета. Ротов восстановил в памяти весь ход плавки: характер кипения, температуру металла, время выдержки в ковше. Все было проведено как нельзя лучше. И прокатана плавка отлично. Неужели подвели термисты? Но ведь проба, отрезанная от испытывавшегося броневого листа, имела ровное волокно. А это полностью подтверждало правоту Кайгородова и Макарова. Как могло случиться, что при хорошем анализе и прекрасной структуре стали ее механические свойства оказались такими низкими?
«Все же нужно проверить термообработку», — решил Ротов, цепляясь за последнюю надежду.
Зазвонил телефон, Ротов неохотно поднял трубку. На линии был нарком. Ротов с удовольствием увильнул бы от этого разговора, но деваться было некуда.
Выслушав доклад директора, нарком сказал коротко:
— Этого не может быть.
В трубке затихло. Ротов уже решил было, что их разъединили, как нарком заговорил снова:
— Каковы условия термообработки?
— Нормальные.
— Сами проверили?
Это был обычный вопрос наркома. В серьезных случаях он требовал, чтобы руководитель лично проверял ход операции.
— Мне доложили, — неохотно ответил Ротов.
— Я понимаю. Проще поверить другому, чем проверить самому. Проверьте работу в термическом цехе.
Ротов повеселел — ободрило совпадение мнений. Он отпер дверь, и тотчас в комнату вошла Людмила Ивановна.
— Что с тобой, дружок? — участливо спросила она, положив ему на плечи маленькие руки.
— Хотелось побыть одному, Милочка, одуматься.
— Ну и как? — попробовала выпытать Людмила Ивановна, хотя знала, что это почти бесполезно: захочет — расскажет сам, не захочет — никак не упросишь, не заставишь.
— Одумался. Еду.
— А обедать?
— Обедать потом. — Ротов поцеловал жену.
— Когда? После войны?
— После! — крикнул он уже из передней.
Лихорадочное возбуждение овладело Ротовым. Такое состояние бывает у изобретателя, ухватившегося за нить, ведущую к изобретению, у следователя, открывающего тайну преступления.