Закипела сталь
Шрифт:
— Крупноват ты для пехоты. Мишень слишком большая, из окопа наполовину торчать будешь, — пошутил Гаевой, выгадывая время для размышлений. Такой поворот беседы и обрадовал его, и встревожил. — Не лезь в пекло. Попрошу в ЦК разрешения на опыты. Разрешат — спокойнее работать будешь.
Ротов, задорно насвистывая, прошелся по кабинету, потом снова вызвал Макарова. Повесив трубку, лукаво посмотрел на парторга.
— Поверишь? Первый раз в жизни свое распоряжение отменяю. — Ошибся — не прячусь. Ну, так прав я был, поручив Макарову печь? Нутром чуял, что дело будет. Интуиция у меня…
Гаевой поморщился.
— Вот здесь ты не прав. Подойти к человеку надо.
— Э, Гриша! Много разных людей, ко всем подхода не напасешься. А нажим — средство универсальное и безотказное. Людочка, — крикнул он жене, — накрой на стол, обедать будем! — и взял Гаевого за руку: — Пойдем домну достроим, а то ребята нам не простят. Злопамятные.
— Значит, характером в отца пошли, — поддел Гаевой и, чтобы разуверить Ротова в безошибочности его интуиции, сказал, что мысль о новой технологии пришла Кайгородову.
— Кайгородову? — недоверчиво переспросил Ротов.
— Удивлен, — досадливо сказал Гаевой. — Удивляться нечему. Ты же его затормошил. Отругаешь утром, потом на рапорте, потом на совещании и целый день звонишь: «Ну как, ну что? Смотрите у меня!..» После приказа он отоспался и стал наконец соображать. Вот и все.
— Почему же он сразу мне о своей идее не доложил? Почему Макарову отдал?
— Потому, что ходить к тебе охотников мало. Макарову отдал, видимо, считая, что отстраненному от работы вносить предложение неудобно. Ведь выполнять его Макарову.
— Значит, все-таки приказ пользу принес, — не сдавался Ротов.
Гаевой усмехнулся — до чего же неподатлив! — и вышел в столовую.
— Наконец-таки доругались, — обрадовано прошептала Людмила Ивановна и подвела Гаевого к маленькому столику с альбомами.
— У нас тут одна редкость хранится. Наверное, и у тебя такой нет, — сказала она, протягивая начинающую желтеть фотографию.
У Гаевого этого снимка действительно не было. Похожая на хорошенького мальчишку стриженая Надя в юнгштурмовке, с ремнем через плечо и комсомольским значком и рядом с ней в костюме, который плохо скрывал худобу, он, еще молодой. Уже тогда была седина на висках и складки у глаз, расходящиеся лучиками. Горбинка на носу и крепкие желваки — наследие бабушки-турчанки, полоненной запорожским казаком, — подчеркивали резкость черт сухощавого лица.
— И что во мне нашла эта красуня? — задумчиво произнес Григорий Андреевич.
— Глаза у тебя, Гриша, хорошие. Горячие-горячие. И знаешь, что любопытно? Ты как постарел тогда, после покушения, так и остался. В ту пору выглядел старше своего возраста, а сейчас — моложе.
— Тогда я был мудрее своих лет, — отшутился Гаевой.
16
Когда студенты узнали, что у Валерия обнаружена трещина в кости и он долго не сможет ходить на лекции, они по инициативе Ольги организовали бригаду в помощь товарищу. Вернувшись из института, Ольга обедала и тотчас уходила к Валерию заниматься.
Студенты не раз пожалели о своем решении — работать
Ольге сначала показалась приторной и неестественной такая чрезмерная заботливость. Она даже подумала: «Играет в материнскую любовь». Но потом убедилась, что любовь эта стала вторым естеством Агнессы Константиновны, что на сыне сосредоточены все ее интересы.
Отца Валерия студенты видели только один раз и то мельком — заглянул к сыну в комнату, поздоровался со всеми и тотчас исчез.
Как-то Ольгу, которая задержалась дольше остальных, Андросовы оставили ужинать. Агнесса Константиновна, не умолкая, занимала ее болтовней. Валерий снисходительно слушал мать, подтрунивая над молчаливым отцом, и пытливо посматривал на Ольгу, стараясь понять, как складываются отношения.
За столом прислуживала (именно прислуживала, а не подавала) расторопная женщина. Совсем молодой взяли ее в няньки Валерию и потому до сих пор обращались на «ты» и звали просто Улей. Она до странности походила на Анну Петровну, и Ольге было больно слышать, как властно покрикивала на нее хозяйка дома. Валерий укоризненно косился на мать. Ольга знала, что Валерий искренне привязан к Уле (он не раз говорил: «Я люблю ее, как Пушкин свою няню»), и его коробило такое обращение с ней.
После ужина старик Андросов ушел в больницу. У Валерия разболелась нога, и он, неумело опираясь на толстую палку, проковылял в свою комнату.
Агнесса Константиновна (казалось, она только и ждала ухода мужчин) забросала Ольгу вопросами: употребляет ли она крем для лица, почему не подкрашивает слегка губы — к темным волосам это должно пойти, — почему выбрала себе такую неженственную специальность, как смотрит на ранние браки и на детей — вот у них Лерочка появился на десятом году супружеской жизни, и это правильно: успели пожить для себя.
— Ах, каким забавным был Лерочка в три-четыре годика! — щебетала она. — Фанатично любил лошадей. С извозчика его, бывало, не стащишь. Все приставал, чтобы ему лошадку подарили и в комнате поставили рядом с кроваткой.
— Мама, не компрометируй, пожалуйста, сына, — донесся голос Валерия. — А то Оля может подумать, что я когда-то был глупеньким-глупеньким.
— А ты хочешь, чтобы я считала, что ты родился гением? — отозвалась Ольга и заметила, как тень недовольства пробежала по лицу Агнессы Константиновны. Она была уверена в исключительных способностях своего сына и хотела, чтобы все так думали, тем более Ольга.
— Я дам вам совет, Оля, — задетая за живое, сказала шепотом Агнесса Константиновна. — Не следует бесцельно царапать мужское самолюбие. Мужчинам надо говорить, что они умны, красивы, талантливы, и они простят нам многое. К сожалению, я этому не научилась.