Заклинатель дождя
Шрифт:
– Иногда поэзия истаивает, на время становясь недоступной для слуха, – Сергей Олегович мысль развивать не стал, но когда они поравнялись с барельефом павших красногвардейцев, негромко процитировал Волошина: «Брали на мушку», «ставили к стенке», «Списывали в расход» – Так изменялись из года в год Быта и речи оттенки.
Иван посмотрел на искаженные предсмертной гримасой лица умирающих бойцов и вдруг вспомнил фотографию со школьного стенда из далекого! 1977 года, на которой возле этого же «смертоносного» барельефа был сфотографирован Снегов в окружении своих учеников.
– Сергей Олегович, вы же фотографировались здесь… –
– Я разве тебе рассказывал о своих «Прометеях»? – Снегов испытующе посмотрел на Ивана, словно речь шла о тайне, знать которую не полагалось.
– Нет, не говорили. В школе случайно услышал…
– В школе уже давно нет ни одного учителя, который хоть что-то знал об этом кружке не понаслышке… Так откуда все-таки тебе известно о нем?
– А разве мне не следует об этом знать? – запальчиво огрызнулся в ответ Иван. – Или до некоторых тем у меня нос не дорос?!
– Что ты, Ваня, какие уж там секреты, – Снегов неожиданно перешел на дипломатический тон. – Дело давнее. Просто с течением времени каждый учитель относится к своим успехам и неудачам с особой ревностью.
– И все-таки, Сергей Олегович!
– Проще все намного, Ванюша, проще, чем теперь кажется. Как ты, наверняка, догадался, 1977 год был особенным для всех учителей истории: близилось шестидесятилетие революции или, как тогда говорили, Великого Октября. А тут еще и всенародное обсуждение новой Конституции. В общем, поручили мне создать школьный исторический кружок и подготовить группу для участия в областной викторине. Мы уже поехали в Пермь, как вспомнили, что у нашей команды нет названия. И тут наш автобус как раз поравнялся с кинотеатром «Факел»… – улыбнулся Снегов. – Так двенадцать участников областной викторины от города Немирова стали «Прометеями»…
– И как ваша группа выступила на областной викторине?
– Был полный триумф! Мы заняли первое место… А когда возвратились, эта скульптурная группа уже стояла здесь, на месте того рокового боя… И была объявлена, так сказать, главной достопримечательностью и символом города Немирова…
– Что же стало потом с «Прометеем»? И почему о нем вы не хотели говорить? Может, уже пришло время обо всем рассказать?
– Что было, что стало, почему не хотел говорить… Звучит, прямо как в гадании… – Сергей Олегович снял с головы шляпу и посмотрел на стремительно темнеющие небеса. – Всегда, Ванечка, ищи высоких истин… Знаешь, какой у нашего «Прометея» был девиз?
– Откуда я могу знать? Даже название команды от Вас только что услышал…
– Девиз у нас был замечательный! Из Максимилиана Волошина, поэта, которого вроде никто никогда не запрещал, но чьи стихи в провинции читал редкий библиофил. Вот, послушай сам:
Все видеть, все понять, все знать, все пережить,Все формы, все цвета вобрать в себя глазами,Пройти по всей земле горящими ступнями,Все воспринять и снова воплотить…– И правда, чудесные строки для девиза! – Иван ощутил, что учитель почему-то не договаривает самого главного. – И как идеально подходят к имени Прометея!
– Все так… Словно дух Ренессанса снизошел на
– Постойте, Сергей Олегович! Но почему тогда «Прометей» перестал существовать? Разве в те годы закрывали исторические кружки, тем более побеждающие на областных конкурсах?!
– Двадцать лет назад, в 1980 году, как раз перед майскими праздниками, Федя Красносельских, один из моих самых активных кружковцев, повесился. Вот тут, сразу за барельефом… Мальчику всего пятнадцать, в том году должен был закончить восьмилетку. Вся жизнь впереди…
Возвратившись с работы домой, Елизавета Андреевна, по заведенной в их семье традиции, принялась за генеральную уборку. Еще совсем маленькой она услышала от своей бабушки, одной из первых пермских комсомолок, что только через вымытые на Ленина окна можно смотреть на жизнь ясно, а не сквозь мутную пелену грязи…
Переодевшись в спортивный костюм, отвязав провисающие занавески, Елизавета силилась открыть намертво присохшие, растрескавшиеся оконные рамы. Створки не поддавались, трещали, осыпаясь почерневшими чешуйками былой краски.
– Батюшки! – соседка, заглянувшая на стоящий в комнате Храмовых шум, ахнула и замерла в дверях.
– Добрый вечер, тетя Нюра! – Елизавета Андреевна продолжала раскачивать ножом оконную раму. – Вы уже отсубботничали?
– Чтобы на Великий пост уборку делать… упаси Бог! Деньги да грязь друг к другу липнут! Поэтому если часто дом мыть станешь, то и деньги из него с грязью прочь утекут…
– У меня их все равно нет, – Елизавета Андреевна положила на подоконник погнувшийся нож и устало вытерла платочком пот со лба. – Зато в комнате станет светлее, а где чище, там и дышится легко!
– Ишь, какая умная выискалась, – неодобрительно пробурчала пенсионерка, прошла в комнату и бесцеремонно расселась на кровати Елизаветы. – Словно кошка, чистоту намываешь, а сама не ведаешь, каков сегодня на дворе день. Сегодня в лесах змеи по-птичьи поют, а в небесах солнце с месяцем встречаются… Коли заспорят, так на Руфа и земля рухнет…
Елизавета Андреевна с укоризной посмотрела на соседку:
– Ну что вы, тетя Нюра, меня все время то пугаете, то замуж сватаете…
– Больно мне надо… – фыркнула соседка. – Просто смотрю на тебя, сиротинушку, и сердце кровью обливается. Кто, кроме меня, старой дуры, тебе за жизнь подсказывать станет? Жалко тебя, неразумную, вот и вожусь. А вместо благодарности одни унижения терпеть от тебя приходится…
– Ну что вы, Анна Кузьминична, – успокаивая соседку, Елизавета Андреевна присела рядом с ней на кровать. – Я ценю вашу заботу и житейский опыт… Просто иногда он бывает излишне навязчив…
– Матушка моя, так значит, не серчаешь? Тогда может, посидим, почаевничаем, пасьянсик раскинем?..
– До чего же хитра ты, тетя Нюра! Изучила уже, как можно меня разжалобить. – Елизавета Андреевна погрозила соседке пальцем. – С пасьянсом повременим, а чашечка чая и впрямь не помешает!
– Ой, родненькая моя, как не помешает! С конфетками и печеньицем, да погорячее, милая, чтобы кипяточек в чашечке журчал! Уж как мы с тобой сейчас почаевничаем!