Заклинатель дождя
Шрифт:
Пошарив по карманам куртки и насчитав в них двадцать рублей мелочью, Иван поспешил, чтобы не опоздать на дневной сеанс.
Всю дорогу к кинотеатру ему почему-то вспоминался допотопный балабановский хутор, изменявшаяся на глазах Матрена и странное убранство ее избы, никак не соответствующее жилищу деревенской старухи, а напоминавшее домашний музей провинциального энтузиаста. В этот момент Немиров показался ему окраиной Вселенной, одним из тайных пятен Земли, где заканчивался прежний мир и открывались врата в иное измерение, в котором не действуют прежние логические связи и рациональные объяснения происходящего…
Кинотеатр «Факел», построенный по следам первого фестиваля молодежи и студентов в Москве, даже в своей архитектуре запечатлел политический курс партии на борьбу с колониализмом в странах третьего мира. Возведенный на холме в виде Парфенона, советский храм «важнейшего из искусств» был украшен гипсовыми барельефами освобождающихся из цепей рабов и гигантскими колоннами в виде пылающих факелов. Некогда величественное здание никогда не ремонтировалось и со временем пришло в упадок. Мальчишки из рогаток поразбивали статуям головы. Отштукатуренные шлакоблочные стены давно осыпались сами. А на огромных пылающих колоннах пестрели надписи, сделанные всеми поколениями жителей за прошедшие сорок лет. К тому времени, когда Храмовы приехали в Немиров, кинотеатр «Факел» напоминал не величественный Парфенон Эллады, а поверженный немецкий Рейхстаг…
Желающих посмотреть «Конец Света» оказалось всего трое. И киномеханик, раздосадованно посмотрев на посетителей, махнул рукой:
– Не, ребята, раз публики нема, то и кина не будет!
– Это почему не будет? – возмутился Иван. – Раз в афише сеанс указан, фильм должен идти по расписанию.
– Тебе что, больше всех надо? Видишь, зрители уже разошлись, экран потух, а киношник до вечера в драбадан бухой. Так что, братишка, суши весла.
Иван ответил стихами:
И моя душа смеясь уходитПо песку в костюме моряка.Он с сожалением посмотрел на афишу с Шварценеггером и собрался уходить, складывая в карман зажатую в руке мелочь.
– Постой-ка, братишка, – ни с того, ни с сего киномеханик переменил прежнее решение и дружелюбно протянул руку. – Меня Кириллом Артамоновым зовут. Те, кто знает поближе, – Артамоном. А ты кто будешь?
– Храмов Иван.
– Ну, что, Храм, будем знакомы?! Пошли кино смотреть, раз пришел.
В большом обшарпанном холле стены все еще сохраняли мозаичные панно, повествующие о борьбе народов против колонизаторов.
– Проектор гонять не стану. Для таких дел у меня видак имеется. Да не дрейфь! Моряк салаги не обидит!
– Сколько за просмотр? У меня только двадцать рублей, как на билет дневного сеанса. Хватит?
– За счет заведения, – Кирилл кивнул на мозаичных рабов с разбитыми цепями и устремившихся к сияющему в небесах серпу и молоту. – У нас тут последний остров свободы, равенства, братства и Че Гевары. А революция, братишка, денег не признает, так что иди и наслаждайся пережитками военного коммунизма!
Кирилл открыл обклеенную киношными постерами дверь каптерки, включил свет и, словно впервые, с удовольствием оглядел маленькое, заваленное всяким хламом пространство:
– Как тебе директорский кабинет? – он не без гордости подвел Ивана к стене, на которой висела винтовка Мосина с прицепленным на проволоку ржавым трехгранным штыком. – Настоящая, точь-в-точь, как из «Человека с ружьем». Я ее, дорогушу, в 1993 году из музея революции выменял на ящик паленой водки. Представляешь, вместе с патронами!
– Неужели так просто что-то заполучить из музея? Тем более, огнестрельное оружие… Там же учет, опись экспонатов…
– Скажешь, учет! Плюс инвентаризация всей страны! – Артамонов рассмеялся и с удовольствием развалился в старом «профсоюзном» кресле. – Музей ликвидировали, экспонаты пропили, красные флаги взамен скатертей бабки на картошку выменяли. Книги, шинели, солдатские каски во вторсырье свезли, а фотографии, письма, грамоты и прочую память республики Советов выкинули к едреной матери. Прямиком на помойку!
– Как же люди? Коммунисты бывшие… Просто промолчали? – Иван присел на массивный, обтянутый кожей стул.
– Стульчик, кстати, из кабинета райкомовского секретаря Пронина. Он и теперь нехило устроился, надрывается директором мясокомбината. Так что такие стульчики для его постаревшего зада твердоваты, да и «бумер» в этом плане поприятней «волжаны» райкомовской. Вот и кумекай, нахрена ему теперь Советская власть с ее музеями, флагами и торжественными заседаниями к очередной годовщине, – киномеханик вытащил из маленького холодильника запотевшую бутылку пива. – Хочешь? Холодненькое!
– Я не пью… От чая бы не отказался.
– Чаю, так чаю, – Кирилл сунул кипятильник в заполненную на две трети водой литровую банку. – А что насчет людей, так их никто спрашивать и не собирался. У нас во все времена народ безмолвствует. Так, между прочим, сам Пушкин написал.
Дождавшись первых пузырьков, он щедро сыпанул в воду заварки и накрыл банку помятой брошюрой. Достал с полки пакет сушек и начатую банку варенья из черной смородины:
– Тебе, братишка, рановато без закуски чифирь употреблять. Зато с ним кино много жизненней покажется, да и сюжет прочувствуешь куда лучше!
– Ну и как тебе фильм? – Кирилл затянулся сигаретой и пустил густую струю дыма. – Впечатляет?
– Ничего подобного просто не видел… – Иван протер вспотевший лоб и, переведя дух, отглотнул из кружки уже помутневшую заварку. – Добро, зло, дружба, предательство, судьба, случай… Все перемешано и в то же время настолько обнажено, даже жутко становится…
– Что ты хотел, миллениум на дворе! Несознательные бабушки пугали нас, самых счастливых на свете детей, пионеров: мол, в двухтысячном году грядет апокалипсис. То бишь конец света, по-русски. – Кирилл усмехнулся и, посмотрев на опустевшую бутылку пива, отглотнул из кружки Ивана. – Вот мы и дождались заветной двойки с тремя нулями. Значит, сатана где-то среди нас. И «кончина мира» не за горами!