Заклинатель драконов
Шрифт:
А тебя? — спрашивает Ферн. — Ты пройдешь безнаказанно?
Их притягивает твоя душа, колдунья. — Кэл безобразно улыбается. — У меня нет души. Что, нервы сдают?
У меня нет нервов, — не задумываясь, отвечает Ферн.
Она лжет. Ее не беспокоят фантомы — пока, — но ее ужасает мост. Из пропасти вздымается страшный холод, она его почувствовала еще в туннеле, но здесь ничто уже ее не греет, и холод вгрызается в ее косточки. Где–то внизу, в глубине видны потоки белых испарений, будто это плывет призрак реки.
— Да, — подтверждает Кэл, — это река. Великая река легенд. Есть еще много других рек, с множеством названий, но теперь они высохли и стали безымянными. Существует
И вот теперь они в Подземном Мире. Перед ними раскинулась огромная пустошь с серой тусклой травой, которая волнуется под ветром, хотя Ферн не чувствует его дуновения. Ферн видит краем глаза, как на краткий миг вдруг мелькает что–то белое, изо всех сил удерживается, чтобы не оглянуться. Возможно, это шутки света, если свет там хитер и знает подобные трюки. Затем Ферн видит что–то гораздо ближе, совсем рядом с тропой, это бледная тень, похожая на звезду или цветок… и вот еще одна… и еще… Лепестки цветков эфемерны, как туман, они свободно держатся в чашечках цветов, под ними изгибаются стебельки. Рядом с Ферн толпятся уже пять или шесть теней, но ветер сдувает лепестки и гонит их прочь, и они летят по воздуху, как бабочки. Тут же Ферн начинает слышать накатывающуюся волну звуков, музыку без мелодии, пение без слов, загадочно возникшее где–то позади.
—Здесь нет цветов, — говорит Кэл. — Как и я — цветы не имеют души.
—Ты что–нибудь слышишь? — спрашивает Ферн.
—Нет. Заткни уши. Здесь тебе нечего слушать. Ферн больше не видит цветов. Повсюду лишь волнующаяся трава и душный воздух. Раза два на глаза попадаются одинокие деревья, но они почти бесформенны, это некие растущие фантомы, которые забыли, как надо расти. Но вот и они тоже улетают куда–то, кажутся даже более легкими, чем лепестки цветов. Музыка больше не слышна, но иногда Ферн улавливает в воздухе несколько серебряных ноток, похожих на звон колокольчиков, который всегда позади нее.
Позже раздается звук рога. Звук, пронесшийся над долиной, явился издалека, это, скорее, эхо рога, чем сам рог. Это слышит и Кэл, его лицо бледнеет, его знобит от воспоминаний — однажды за ним охотились, охотились, как за зверем. Затем становятся слышны другие звуки, они далеко, это лай собак, топот лошадиных копыт и нетерпеливые крики всадников. И тогда Ферн видит оленя — белого, как девственно–чистый снег, быстрого, как лесной пожар. Он несется через равнину. За оленем мчится многоногий клубок темноты с белыми от ярости глазами и красными высунутыми языками. Клубок разделяется на отдельные темные пятна, которые окружают жертву. Ферн знает, что это гончие, и не хочет снова с ними встречаться. Но когда олень приближается, оказывается, что он прозрачный, и, проносясь мимо, он становится просто туманом, а гончие — это просто тени, бестелесные, призрачные, сквозь них просвечивает трава. За гончими следуют столь же эфемерные лошади, их неясные очертания разлетаются, как дымок. Их всадники чуть более материальны. Ферн видит развевающиеся волосы,
Видения, — объясняет Кэл, и по его коже пробегают мурашки. — Дикую Охоту не видели уже несколько веков, и никогда ее не было на Серой Равнине. За кем они гонятся в Земле Мертвых? Гончие предпочитают преследовать что–то живое.
Я знаю, — бормочет Ферн. — Я их видела.
Ты от них убегала? — требовательно спрашивает Кэл, и в его голосе слышится горечь. — Ты бежала и бежала, пока не высох твой рот, пока мускулы не закричали и дыхание не прилипло к твоим легким?
Ферн ничего не ответила, только взяла его за руку, и пальцы Кэла так сильно впились в ее ладонь, что та онемела, но Ферн не отдернула руки.
— Те, кто пребывает здесь, являют собой наши воспоминания, — уверенно говорит Кэл, — они цепляются за обрывки забытых историй. Они не могут даже создать совершенных образов того, чем называются; мозги их сморщены, как зимние листья, но голод их ненасытен. Берегись, колдунья. Они алчут тебя — твою юность и твою душу. С незапамятных времен здесь не было ни одной живой души.
Они, должно быть, так одиноки.
Слишком легко поддаешься жалости. — Он отпускает наконец ее руку. — Они обернутся ниточкой, чтобы привязать тебя к этому месту. Если ты собираешься растрачивать свое сердце на жалость, мне лучше теперь же расстаться с тобой.
Жалость никогда не бывает напрасной, — отвечает Ферн.
Они все идут. Пустошь кажется бесконечной, она протянулась во все стороны, но наконец они достигают ее конца. Ферн забыла, что они находятся под землей, и вдруг видит стену пещеры. Их встречает еще одна извивающаяся река, по которой хотя и не плывут туманы, но по всей ее длине видны углубления с особенно темными водами. Со скалистых берегов свешиваются травы, становясь водорослями. Стена впереди расколота на множество отверстий, сквозь которые, как испарения, сочится свет. Так создаются колонны подземного собора, где стоит жертвенник, на котором порфиром запеклась кровь. Позади алтаря мелькают тени, которых не тревожили со дня возникновения Человека.
Кто создал это место? — спрашивает Ферн, но Кэл не знает ответа.
Может быть, это были Первые Духи, — он только предполагает, — в те дни, когда они были богами. Может быть — люди, которые им поклонялись. Здесь существует множество царств и территорий, правда, большинство их теперь опустели. Когда–то людям нужны были рай и ад. Они верили. Вера — это великая созидательная сила, она может сдвигать горы. Если кто–то не верил в нас, мы не должны были бы родиться. Самые худшие свои часы я провел, думая о том Создателе, который должен был верить в меня.
Я в тебя верю, — сказала Ферн. — Я должна в тебя верить, а то заблужусь здесь.
Это твой недостаток, — отвечает Кэл. — Будь осторожна, колдунья, не то поймаю тебя на слове. Я всегда мечтал удушить своего Создателя.
Ферн хохочет, не для того, чтобы его обидеть, а чтобы вывести из дурного настроения и просто чтобы послать свой смех во тьму. И в какой–то момент она чувствует, что этот смех сотрясает весь Подземный Мир, как будто эта волна легких звуков проникла в самую его глубину, до основания. Никто другой здесь не смеялся с тех пор, как был построен этот зал. Возможно, никто и не хотел смеяться. И тогда она снова хохочет, легкомысленно относясь к своему кощунству, и привидения следят за ней из своих щелей, они и голодны, и испуганы, их ранит эхо хохота существа, которое считает, что их уже давно не существует.