Заклятие лабиринта
Шрифт:
Тут меня потрогали за рукав. Я обернулась. Какой-то седой пенсионер в шляпе подмигивал мне и мотал головой в сторону: дескать, давай отойдем. Я подумала, что он хочет предложить мне того же чаю, но в менее ограниченном количестве и за менее ограниченную цену и пошла за ним. Если бы хотел продать занятое им специально место в начале очереди, предложил бы сразу.
Отошли за угол. Подошли к скамейке. Пенсионер поставил на нее свою старую хозяйственную сумку и раскрыл ее. Там были пачки чая. Но, вместо того, чтобы доставать их, этот тип снял шляпу и зачем-то закрыл ею чай.
Сначала я подумала, что он увидел поблизости какую-то опасность для своей торговли,
Когда схлынула первая сумасшедшая радость, я обиделась. Собственно, как я вдруг поняла, я, оказывается, обиделась на полковника еще раньше – когда он, человек, научивший меня выживать в любой ситуации, добровольно, пусть и оказавшись под очень сильным давлением, ушел из жизни. Это заставило меня усомниться в том, чему он меня учил.
Теперь этот мотив отпал, но появился другой.
– Я вас в гробу видела, полковник! – сказала я.
– Муляж, – отмахнулся он.
– В гробу я вас видала, полковник, – переформулировала я и встала со скамейки, – в белых тапочках. И похоронила, между прочим.
– Сядь, Ринка, – сказал он жестко. – Так было надо.
Я села.
Он тоже сел и все мне рассказал.
Самоубийство Анисимова было грандиозной мистификацией, проделанной для защиты от бывшего начальства, которое осталось им в высшей степени недовольно. Точнее, недовольно не в высшей степени, а вплоть до высшей меры…
Он же только поменял имя и – совсем немного – внешность. Теперь он был полковник в отставке Нисимов. А я еще считала раньше, что полковник не склонен к юмору. Я-то не осмелилась бы взять такую фамилию. Все-таки она слишком смахивает на прежнюю. Назвалась бы Ивановой, как та моя знакомая, леди-детектив. А с другой стороны, фамилия, хоть и получена простым удалением первой буквы, скорее напоминает о Юкио Мисиме, чем о фамилии Анисимов, нет? Юкио Мисима – это тот скандальный японский писатель, который писал всякие гадости, а потом покончил с собой. Только он это сделал на самом деле. А впрочем, кто его знает. Может, живет и наслаждается скандальной славой. Только что это за наслаждение, когда он не может сказать, что слава-то его! Вот нам с полковником никакая слава не нужна. Она вредна для здоровья. Хотя, как телохранитель, я уже широко известна в узких кругах. Но об этом я, кажется, уже сказала? И это уже в новой профессии. Тут некоторая ограниченная определенными рамками слава даже полезна.
После первоначального восторга, обиды и снова восторга, в которые я впала, когда он нашел меня и все это рассказал, я и сама сообразила, что недаром мне казалось невероятным, как это человек, учивший меня выживать, мог добровольно уйти из жизни! Но это задним умом.
Не знаю, кому еще из «Сигмы», кроме меня, он оказал честь таким доверием. «Вдове» и дочке точно не сказал. Предавший раз предаст снова. Но кого-то он еще определенно разыскал. И какое-то подобие структуры «Сигмы» ему удалось сохранить. Он верил, что она еще пригодится. Я – нет. Но поручения по старой дружбе иногда выполняю.
С другой стороны, он с тем же основанием делится со мной кое-какими сведениями, которые оказываются мне нужны для частной деятельности. Мне самой было бы их добыть невозможно, или это было бы настолько долго, что уже оказалось бы слишком поздно. Что практически тоже означает «невозможно».
–невозможно–невозможно–невозможно–
– Невозможно
На этот раз была моя очередь оказывать услугу. И, конечно, ливень тут как тут!
Мой “Фольксваген гольф” после очередных приключений был в ремонте. Ведя недавно купленную как раз на такие случаи неприметную «шестерку» мышиного цвета по срочному вызову экс-шефа, я старательно перевоплощалась в агента Багиру. Морально готовилась к не вполне законным, а может, и не вполне чистоплотным действиям для выполнения не вполне понятного задания во имя не вполне понятных целей – и все за вполне умеренные бабки. Дома я оставила тетю Милу, как раз готовившую на обед что-то, судя по запаху, очень вкусное, и машинально старалась догадаться по запаху, что бы это такое могло быть. Это мне не мешало, потому что, хотя с тетей Милой я стала жить после ссоры с отцом, а она произошла, как вы понимаете, после того, как я ушла из органов, но и как Багире мне уже приходилось так же вот гадать, отправляясь за заданием.
Погода тоже скорее помогала вжиться в нужную роль. Машина, как катер, рассекала бурные потоки воды. Ехать до конспиративной квартиры было всего ничего – пару кварталов по улице с рабочим названием Пролетарская. В хорошую погоду я бы с удовольствием прошагала их пешком. Но во время таких поручений почему-то всегда льет, как из ведра. Как будто природа предостерегает. Я и рада бы внять этим предостережениям, но, увы, совсем не все то, что мне приходится делать, зависит от меня… Вот мои рабочие качества не зависят от настроения, и это хорошо, потому что, помогая превратиться в дикую кошку Багиру, эта отвратительная погода одновременно испортила мне настроение. Кошки не любят сырости.
Загнав машину по тротуару к самому подъезду, я вылезла из нее, раскрыв вначале над местом высадки зонтик. До козырька над подъездом оставалось два шага. Однако, несмотря на раскрытый зонтик и столь короткое расстояние, я все равно в качестве завершающего штриха получила изрядную порцию воды в кроссовки и на джинсы. Похоже, кто-то попытался забраться куда-то по водосточной трубе слева от подъезда. Не знаю, куда, и не знаю, удалось ли, но теперь труба была отломана на высоте пяти метров, там, где огибала карниз, и ее уцелевшее колено изображало горный водопад, свысока орошая окружающую местность. А некоторые из орошаемых предметов например, край бетонного крыльца, были недовольны слишком большими размерами этой благотворительной помощи и щедро делились ей с каким попало окружением, например, с моими ногами. Бодрости духа мне это, естественно, не прибавило. Хотя, казалось бы, чепуха по сравнению с опасностями моей жизни. Но, как дополнение к ожиданию невеселого задания, это поведение погоды и трубы казалось особенно подлым и даже каким-то зловещим. Труба! Слово-то какое, тьфу.
Пока я мрачно снимала промокшую обувку, выливала из нее благотворительную помощь в унитаз, выкручивала и развешивала для просушки носки, покойник Анисимов, то есть, пардон, полковник Нисимов не торопил меня. И не сказал ни слова относительно того, что когда я, наконец, уселась в кресло перед его столом, то нагло закинула одну босую изящную ножку с закатанной до колена штаниной на другую, тоже с закатанной штаниной, но в тапке. Тапки были велики, потому один тапок я оставила на полу. Он только выразительно посмотрел на часы. Не тапок, а шеф. И я поняла, что задание будет необычным.