Заключенный на воле
Шрифт:
— Я собираюсь также обыскать тела. Если только вы не предпочтете взяться за это сами и не оставите возню с электромобилем на меня. Решайте.
Прежде чем Лэннет успел повернуться, вопль Джарки уже разнесся по окрестностям.
Перегруженный электромобиль с воем взмыл вверх. Лэннет подал знак колонне, приказывая выступать. Сам он встал замыкающим. Они прошли не так уж много, когда Лэннет заметил, что кто-то замедлил ход. Сперва капитан решил, что этот кто-то получил рану и не желает в том признаваться. Лэннет разозлился. Отряд не может позволить себе задерживаться, особенно из-за какого-то гордого
Но когда боец приблизился, оказалось, что это Трей, и ее вопрос удивил Лэннета.
— Ничего, если мы поговорим на ходу?
Лэннет задумался, потом отозвался:
— В общем, так нельзя, и вы сами это знаете. Что вас беспокоит?
— Вы же знаете. Вы это видели. То, что я сделала.
— Я думаю, что подобное вполне возможно. Забудьте об этом. Такое происходит и с другими, ясно?
— А с вами такое случалось? Вы убивали… — голос ее пресекся. Когда Трей заговорила снова, поверх боли наслоилось неповиновение. — Вы совершали что-нибудь подобное?
— Мы говорим не обо мне. Я велел вам справиться с этим.
— Просто взять и справиться. Спасибо.
Женщина прибавила шагу.
Лэннет поймал ее за плечо. Трей дернулась, пытаясь вывернуться, но пошла помедленнее. Лэннет сказал:
— Это нелегко, Трей. Но подумай лучше о том, как сделать, чтобы подобное не повторилось.
Они долго шагали молча. В конце концов Трей заговорила первой:
— Вы такое уже делали. Изначальные гвардейцы убивают, это всем известно. Я ненавижу их, ненавижу этого проклятого императора. Я думала, что возненавижу и вас, но вы не похожи на тех гвардейцев, которых я видела. Мы не очень-то хорошо обращаемся с вами, а вы все равно нам помогаете. Но вы не говорили нам насчет этого безумия. Я думала, что выйду из своего первого боя радостной и гордой. Или раненой. Или мертвой. Что-нибудь такое. А на самом деле мне стыдно. Очень стыдно.
Лэннет помедлил. Когда же он все-таки ответил, голос его звучал очень мягко.
— Мы выполняли задачу. Эмоции… инстинкты… взяли верх. Но все-таки мы поступили правильно. Возможно, мы не безгрешны, но правда на нашей стороне. Помощники сражаются за неправое дело…
Его перебил хриплый смех Трей.
— А вам не кажется, что то же самое они говорят о нас? Вы все сказали правильно, и я это знаю. Но то, что случилось сегодня ночью, там… то, во что я верила, заставило меня это совершить. Как я могу продолжать любить то, во что верила, если эта вера превращает меня в существо, которое мне ненавистно? Как я могу творить преступления и сохранять рассудок? Когда все закончилось и я взглянула на ту несчастную, я почувствовала, как какая-то часть моей души оторвалась. А мои друзья? Стоит ли это их жизней? Их душ? Взыскующий не должен дозволять творить то, что я совершила. Просто не должен.
И снова воцарилась тишина. Лэннет обдумывал, что можно сказать, чтобы смягчить страдания Трей. Но когда он совсем уж было погрузился в раздумья, его отвлек ухающий крик какого-то ночного зверя. И капитану показалось, что лес давит на него, давит всеми своими приглушенными звуками и неисчислимыми запахами.
Внезапно вместо хайренских запахов он ощутил запах Дельфи. Густой аромат храмовых садов заполонил ощущения Лэннета. Капитан даже вспомнил, что маленькие красные цветочки, пахнувшие приятнее всего, назывались полевой гвоздикой. Астара заговорила с ним — и слова ее звучали совершенно по-особенному:
Лэннет пробормотал несколько фраз — как он надеялся, обнадеживающих, — отчасти для того, чтобы попытаться успокоить Трей, а отчасти размышляя о необычных интонациях Астары. В конце концов он сказал:
— Вы говорили, что принадлежите к последователям Взыскующего. Тогда вам должны быть знакомы эти слова: «Никакое дело не появится, если оно не может быть исполнено. Не потерпит поражения тот, кто старается служить Взыскующему ради правды и любви для всех. Что один дает, то все могут получить».
В темноте повернутое к Лэннету лицо Трей казалось бледным пятном. В голосе женщины звенело потрясение.
— Это цитата. Из благословения. Вы — взыскующий, один из нас!
Лэннет склонился к Трей.
— Я — солдат, верный своему императору и его законам. А Люмин — официальная религия, что бы там ни твердили и что бы ни делали мятежники с других планет. Я учу вас убивать и выживать. И все. А теперь оставьте меня в покое. И займитесь вашими проблемами сами. Я за них не отвечаю.
Не сказав ни слова, Трей припустила вслед за колонной. Лэннет же, включив очки ночного видения, стоял и смотрел ей вслед: хрупкая фигурка женщины наклонилась вперед, как будто Трей шла против сильного ветра.
Когда же капитан снова двинулся дальше, он что-то услышал. Лэннет подумал было, что это шуршит ткань его одежды. Он замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Звук повторился.
«Астара».
Но слов не было. Только звук, до боли печальный. Лэннет зашагал вперед, стараясь не думать о старой женщине. И лишь когда Астара покинула его и вокруг Лэннета снова ожил ночной шум хайренского леса, капитан смог признаться сам себе, что это был плач.
Глава 19
В первых своих передачах командование Помощников отказывалось признать, что одна из их баз подверглась нападению. Более поздние передачи настаивали на том, что, хотя нападение и имело место, оно потерпело поражение; обнаруженные на месте происшествия тела принадлежат не Помощникам, а нонкам. К тому моменту повстанцы уже получили на отступление четыре часа. Затем спор тянулся еще примерно около часа, прежде чем командование наконец-то признало свершившийся факт.
После чего ситуация изменилась.
Воздушные шпионы принялись прочесывать вероятные маршруты отхода. Патруль Помощников в сопровождении ищеек-палеленов получил приказ обследовать место последней стоянки повстанцев и попытаться проследить все пути, ведущие от базы.
Наличие палеленов на Хайре неприятно поразило Лэннета. Палелены были уроженцами Сирака, и их присутствие на Хайре нарушало один из основных законов империи, запрещавший перевозку местных видов с одной планеты на другую. Единственным исключением являлись животные из Дома — превосходный рогатый скот, собаки или лошади, которых разводили и держали у себя самые богатые и влиятельные семейства империи в качестве символа своего общественного положения.