Заключительный аккорд
Шрифт:
Генгенбах хихикнул в трубку:
— Большое спасибо, Гельмут. Будь спокоен, стрельбы я организую самым серьёзным образом. Можешь смело на меня положиться. А когда ты что-нибудь узнаешь о новеньком, будь добр, позвони мне ещё разок…
— Сделай всё как положено, Генгенбах!
— Привет, Клазен!
«Легко сказать: «Стрельбы я организую самым серьёзным образом», — думал Генгенбах. — Так же легко, как говорить об «окончательной победе» или о создании «чудо-оружия». Но кто теперь верит таким словам? Фау-1 солдаты вообще не принимают всерьёз, а Фау-2 считают психологической приманкой, чтобы хоть как-то поддержать стремительно падающий авторитет нацистской партии. Неужели солдаты на седьмом году войны способны поверить в какие-то обещания? И всё это тогда, когда они собственными глазами видят, как трещит фронт, куда ни посмотри. Мысленно они молятся о том, чтобы всё это поскорее кончилось, а провидение хоть пальчиком указало бы им на выход из создавшегося положения».
В фюрера верила лишь верхушка, но даже она уже не питала надежд на будущее.
«Из создавшегося положения есть лишь один выход, — размышлял Генгенбах, надев на голову фуражку и направляясь к месту занятий по стрельбе. — Ещё четыре денька, и мы отсюда сбежим, а за это время нужно запастись бензином, боеприпасами и продовольствием. Кто знает, что может потребоваться в этой нелёгкой поездке по незнакомой Венгрии, по местности, лежащей между двумя фронтами, которая сегодня принадлежит одним, а завтра может оказаться в руках противной стороны. Обо всём этом должен позаботиться Эрвин Зеехазе.
В оставшееся время я должен обстоятельно изучить положение, а потом — в Будапешт. По дороге как следует осмотрюсь, установлю, где именно проходит передний край. Лучше всего об этом узнать где-нибудь в штабе тыла. А затем в действие будут пущены вторые командировочные предписания, которые заготовил я сам. По этим бумагам мы сможем выйти на передовую.
А дальше всё будет зависеть от того, удастся ли нам преодолеть самую опасную реку, где на каждом шагу стоят вооружённые часовые, которые открывают огонь без предупреждения, как только услышат что-нибудь подозрительное. Сосед часового тут же запустит в небо осветительную ракету. Это не говоря о минных полях, о которых сначала нужно разузнать. Возможно, немцы покажут их на карте или на местности.
Но перейти через свою линию фронта — это ещё полдела. Самое главное — благополучно перейти и через русскую линию. Перед русскими окопами также установлены минные поля, а русская артиллерия пристреляла каждый участок местности…»
— Первая батарея для занятий по стрельбе построена! — доложил Генгенбаху старший на батарее.
— Оцепление проверили?
— Так точно, господин обер-лейтенант!
— Вольно!
Новобранцы, одетые в старое обмундирование и изношенную обувь, худые и бледные, мёрзли на ветру. Вид у них был беспокойный: они явно не были готовы к такой деятельности. Они испуганно поглядывали на выкрашенные в жёлтый цвет панцерфаусты, представляющие собой толстую трубу с визиром, на переднем конце которой помещался конусообразный снаряд, обладающий страшной пробивной силой.
Вахтмайстер Монзе приказал притащить с сельского кладбища надгробный камень и установить его на дороге возле кладбищенской стелы, чтобы иметь, как выразился Монзе, реальную цель.
— Каково расстояние до цели? — спросил Генгенбах.
— Самое большее — тридцать шагов. Стрелять с колена! — скомандовал Монзе и, понизив голос до шёпота, проговорил: — Наши старички наверняка наложат в штаны. — Кивком головы вахтмайстер кивнул в сторону левого фланга строя, где стояли те, кто недавно выписался из госпиталя. Почти всем им было за пятьдесят, некоторые из них награждены Железным крестом. На каждом из них война оставила свои отметины.
— Отправьте людей в укрытие и первый выстрел произведите сами! — распорядился Генгенбах.
Такое распоряжение не столько удивило Монзе, сколько испугало, Жестом он приказал сорока солдатам укрыться за каменной стеной, и теперь они выглядывали из-за неё, бросая на вахтмайстера злорадные взгляды.
Монзе осторожно взял в руки один из панцорфаустов, словно хотел проверить, безопасен ли он для стрелка. Подойдя к серому гранитному памятнику, на котором были высечены два слова: «Ласло Фекете», а чуть ниже — звёздочка с цифрами «17.III 1814» и крестик с датой «3.III 1900», Монзе повернулся кругом и пошёл в обратном направлении, считая про себя шаги.
Отсчитав тридцать шагов, вахтмайстер остановился, встал на одно колено и прицелился в надгробный памятник Ласло Фекете. На какое-то мгновение Монзе замер, терзаемый беспокойной, только что пришедшей ему в голову мыслью о том, что лежавший под этим памятником венгр, будучи ещё в здравии, наверняка мечтал о том, когда наступит новое столетие, в котором ему так хотелось, но не удалось пожить.
Разве мог Ласло Фекете знать о том, что спустя сорок четыре года после его кончины его отечество будет втянуто в пекло очередной кровавой войны по той простой причине, что фюрер Адольф Гитлер, возомнивший себя великим, войдёт в сговор с «маленьким» фюрером Салаши, предводителем фашистской партии «Скрещённые стрелы»?
Положив трубу себе на правое плечо, вахтмайстер не спеша поймал цель в визир и испугался: а вдруг в этот самый момент из-за кладбищенской стены за ним внимательно следит кто-нибудь из родственников или близких усопшего и, видя надругательство над могилой, может выместить на нём, Монзе, всю свою внезапно нахлынувшую ненависть.
Монзе нажал на спусковой крючок. Из трубы за его спиной вырвалась метровая струя пламени. Вахтмайстер бросился на землю.
Фаустграната полетела прямо в надгробие. Ударившись о камень, она со страшным грохотом разорвалась, закрыв большим облаком густого дыма и сам памятник, и дорогу, и кладбище.
Солдаты осторожно, как только прозвучал выстрел, приподняли из-за головы в касках. Камень был опрокинут на землю, а от высеченной на нём фамилии с датами не осталось и следа, будто их там и не было.
Вахтмайстер неуклюже встал и, достав из кармана казённый носовой платок, приложил его к левой скуле. Он еле слышно застонал и, словно прося помощи, посмотрел на обер-лейтенанта, который во время всей этой процедуры спокойно стоял в нескольких метрах от Монзе, как будто так и должно было быть.
Генгенбах увидел, как серо-зелёный платок Монзе окрасился кровью. Офицер медленно подошёл к вахтмайстеру, думая о том, кто виноват в том, что Монзе получил ранение. Краем уха он уловил шум машины.
— Ну, Монзе, что с вами? — Офицер испытующе посмотрел на вахтмайстера и увидел кровоточащую рваную рану на левой щеке: то ли её рассекло осколком камня, то ли задело прицельной планкой.
Обер-лейтенант подошёл к Монзе ближе, чтобы получше рассмотреть рану, и в этот момент услышал за спиной скрип тормозов машины. Он резко повернулся кругом.