Заключительный аккорд
Шрифт:
— Ему необходима срочная врачебная помощь, в противном случае…
Григорьев потёр виски и лоб Шнелингера снегом.
Раненый пришёл в себя и медленно открыл глаза.
— Меня так закувыркало, что я, как ни старался, так и не смог стабилизироваться… — еле слышно прошептал он.
— Сделать носилки — и скорее на шоссе! — приказал Хельгерт.
Хейдеман срезал ножом несколько веток и, связав их стропами, соорудил импровизированные носилки.
Спустившись в большую лощину, разведчики пошли по её дну. На горизонте темнела зубчатая полоска хвойного леса.
Метрах в трёхстах от шоссе, которое шло от Плонска к Насельску, Хельгерт остановил группу в небольшой выемке.
— Учитывая сложившуюся обстановку, будем пользоваться следующей легендой: на нас неожиданно напали партизаны, обстреляли из миномётов. Наш автомобиль разбит вдребезги. Раненого мы вынесли на руках. Всё остальное — как договорились ранее. Недалеко от штаба корпуса находится полевой госпиталь.
— А куда мы денем Шпелингера?
— Оставим в госпитале. Его нужно вылечить.
— Но как мы перенесём его через минное поле?
Несколько секунд все молчали, потом Бендер нарушил тишину.
— Приказ нужно выполнить! — решительным тоном заявил он.
Шоссе оказалось пустынным: ни машин, ни повозок. Разведчикам пришлось идти пешком и нести своего раненого товарища. Близился рассвет, когда они услышали шум машин. Видимо, шла колонна автомобилей.
— Будем надеяться, что они не проскочат мимо нас не остановившись, — заметил Хейдеман. — А может, нам лучше в кювете спрятаться?
— Опять прятаться, товарищ Хейдеман? — спросил Григорьев. И хотя ещё не совсем рассвело и рассмотреть выражение его лица было невозможно, но по одному тому, как были сказаны эти слова, угадывалось, что Григорьев усмехается.
Хейдеман посигналив карманным фонариком, размахивая рукой, в которой держал его, словно боясь, что в него могут стрелять.
Через минуту послышался скрежет тормозов, а затем хлопнула дверца остановившейся машины.
— Халло, камараден! — громко крикнул Хейдеман. — Здесь солдаты войск СС! — Фонарик он держал высоко над головой.
— Поднимите руки и подойдите ко мне вы один! — громко, чтобы перекричать шум мотора, произнёс кто-то.
На фигуре Хейдемана скрестились лучи двух фонариков, ослепили его, Хейдеман весь напрягся, взял себя в руки.
«Кто знает, не нажмёт ли гитлеровец, который приказал подойти поближе, на спусковой крючок… Сколько мужества нужно иметь, чтобы побороть собственный страх! А жить так хочется…» Хейдеман поднял руки и решительным шагом направился к машине. Автомат он оставил в положении «на грудь», чтобы можно было в любой момент открыть огонь.
— Унтерштурмфюрер Хайде, из группы особого назначения Второй армии! — отрапортовал он.
Дула направленных на него автоматов отвели в сторону.
Вперёд вышел какой-то майор и спросил:
— Сколько человек в вашей группе?
— Кроме меня гауптштурмфюрер Хельман и трое солдат. Один из них тяжело ранен.
— Где они? — недоверчиво спросил другой голос.
— Там, где только что стоял я.
— Так, так…
— Раненого необходимо немедленно отправить в лазарет!
У Хейдемана отобрали автомат и пистолет, приказали идти вперёд и показывать. Он чувствовал, что его держат на прицеле.
— В районе бесчинствуют партизаны, поэтому приходится прибегать к особым мерам предосторожности, унтерштурмфюрер.
— Кому вы это объясняете, чёрт возьми!
Спустя полчаса Шнелингер уже лежал, укутанный в одеяло, в кузове грузовика на ящиках с боеприпасами. Лежать на них было неудобно, углы ящиков причиняли раненому сильную боль. Шнелингеру показалось, что прошла целая вечность, прежде чем машина, в которой его везли, остановилась перед бараком с красным крестом.
«По всей вероятности, Шнелингера, как обершарфюрера СС, оставят здесь, — подумал Руди Бендер. — Однако другого выхода у нас нет. Он должен выдержать. Он горняк, и будем надеяться на его выносливость».
Капитан медицинской службы доктор Гана Гейнц Цибарт явно тянул время.
«И нужно же, чтобы этого раненого обершарфюрера, нуждающегося в срочной операции, и вдобавок ко всему эсэсовца, принесли сюда перед самым завтраком! — недовольно поморщился доктор. — Сначала им могли бы заняться сами санитары. Занесли бы в книгу раненых его фамилию, звание, из какой он части, охарактеризовали бы ранение, спросили бы, когда и куда был ранен раньше…»
Яйца оказались сварены всмятку, мёд отливал золотом, белый хлеб — свежей свежего. И откуда только ухитряются доставать такие вкусные вещи на шестом году войны? А ведь он, капитан, за подобные деликатесы платит денщику по ценам мирного времени, и ни на грош больше. Если денщик не хочет попасть в санроту, которые довольно часто бросают на фронт, в самое пекло, пусть и впредь так же действует.
В дверь дважды постучали. На пороге стоял широкоплечий гауптштурмфюрер.
— Разрешите? Я Хельгерт. Ваши люди сказали мне, что вы очень заняты. Вот я и решил полюбопытствовать, чем вы тут занимаетесь.
Цибарт покраснел как рак и несколько растерялся, не зная, как ему себя повести: то ли разозлиться, то ли прикинуться очень занятым. Быстро взвесил все «за» и «против», он решился на нечто среднее.
— Садитесь, гауптштурмфюрер. Перекусите немного, а я тем временем посмотрю вашего человека. Собственно, что с ним случилось?
«Главное сейчас — показать себя твёрдым, — подумал Хельгерт, — пусть почувствует, что имеет дело с СС».
— Его машина была разбита, а самого его через борт выбросило на землю. Повреждено бедро. Возможно, что помимо этого у него сотрясение мозга, — ответил Хельгерт.
Проговорив это, Фриц спокойно уселся на предложенный ему стул и, бросив сквозь зубы «спасибо», принялся за еду.
Цибарт с облегчением вздохнул. Он понимал, что эсэсовцев не следует раздражать раньше времени, что чем ближе к границам рейха война, тем меньшее значение имеют звания скромных офицеров вермахта, не говоря уже о медиках. Капитан встал и вытер губы салфеткой.