Заколдованная Элла
Шрифт:
— Приезжай к нам в гости, сама все увидишь, — сказала Хетти в ответ на мое молчание.
Рядом с нами был стол, уставленный блюдами с угощением — от зажаренного целиком оленя с рогами, увитыми плющом, до сдобных печеньиц, крошечных и кружевных, как снежинки. Я удивилась — когда Мэнди успела столько наготовить?
— Хотите перекусить?
— Да… — буркнула Оливия, но сестрица оборвала ее:
— Ах, нет-нет. Спасибо. Мы никогда не едим в гостях. От волнения совершенно пропадает аппетит.
— У
— У нас вообще очень плохой аппетит. Матушка даже волнуется. Но здесь все такое вкусное… — Хетти бочком пододвинулась к столу. — Перепелиные яйца, настоящий деликатес! Десять медных джеррольдов за штуку. Оливия, здесь их полсотни, не меньше!
Больше яиц, чем окон.
— Люблю печенье с крыжовником, — сказала Оливия.
— Нельзя, — отрезала Хетти. — Ну, разве только чуточку…
Слопать целую оленью ногу с горой дикого риса и восемью (из полусотни) перепелиными яйцами, а потом еще и вернуться за сладким было бы не под силу даже великану. Но Хетти сдюжила.
Оливия съела еще больше. Печенье с крыжовником, сдобные слойки с изюмом, бисквитные пирожные с кремом, сливовый пудинг, шоколадные конфеты и пряная коврижка — и все это щедро сдобренное ромовым маслом, абрикосовым соусом и мятной подливкой.
Они держали тарелки у самого лица, чтобы вилками сильно не размахивать. Оливия жевала не переставая, а Хетти то и дело откладывала вилку и изящно промокала губы салфеткой. А потом принималась набивать рот — с прежней жадностью.
Смотреть на них было противно. Я опустила глаза и увидела коврик, который раньше лежал у мамы под креслом. Сегодня его постелили, чтобы не испачкать пол едой. Раньше я к нему не присматривалась.
Охотники с собакой гнали вепря к краю, отороченному алой шерстяной бахромой. Тут я заметила, что картинка движется. Ветер пошевелил траву под ногами вепря. Я заморгала, все замерло. Я снова вгляделась в коврик — трава опять зашевелилась.
Собака только что лаяла — я видела, как расслабились мышцы у нее на горле. Один из охотников хромал — я ощутила, как свело у него ногу. Вепрь совсем запыхался, но бежал дальше, гонимый страхом и яростью.
— Куда ты уставилась? — спросила Оливия. Наелась, наверное.
Я вздрогнула. У меня было такое чувство, словно я очутилась там, в коврике, рядом с охотниками и вепрем.
— Никуда. Смотрела на ковер.
Я снова опустила глаза. Коврик как коврик, с обычным рисунком.
— У тебя глаза вытаращились.
— Прямо будто у огра, — сказала Хетти. — Круглые-прекруглые. О, а сейчас ты вроде бы нормальная на вид.
Саму-то ее нормальной было не назвать. Она была похожа на кролика. На жирного кролика — Мэнди любила покупать таких на жаркое. А у Оливии лицо было тупое, что твой помидор.
— А у тебя, наверное, глаза никогда не таращатся, — заметила я.
— Пожалуй, да, — самодовольно ответила Хетти.
— Малюсенькие, вот и таращить нечего.
Хетти по-прежнему улыбалась, только теперь улыбка стала будто нарисованная.
— Я прощаю тебя, деточка. Мы, сливки общества, не злопамятны. Твоя бедная матушка тоже славилась дурным воспитанием.
Мама чем-то славилась. Прошедшее время. У меня перехватило горло.
— Крошки мои! — налетела на нас ее сиятельство Ольга. — Нам пора идти.
Она обняла меня — и мне стало тошно от запаха прогорклого молока.
Они ушли. Отец стоял у кованых ворот и прощался с остальными гостями. Я побрела в кухню, к Мэнди.
Она составляла стопками грязные тарелки.
— Можно подумать, они неделю маковой росинки в рот не брали!
Я надела передник и накачала насосом воды в раковину.
— Просто они раньше не пробовали твоих разносолов.
Мэнди готовила лучше всех на свете. Мы с мамой иногда стряпали по ее рецептам. Мы в точности следовали ее указаниям, и получалось вкусно — но не так волшебно, как у самой Мэнди.
От этого я почему-то вспомнила про коврик.
— Там, в зале, был ковер с охотниками и вепрем — помнишь такой? Я на него засмотрелась, и вот что странно…
— Ай, глупышка. Ну зачем тебе было глядеть на старый коврик?
— А что, нельзя?
— Подумаешь, феи напроказили…
Этот коврик — подарок фей!
— А ты откуда знаешь?
— Его подарили госпоже.
Мэнди всегда называла маму «госпожа».
И явно увиливала от ответа.
— Кто подарил — моя фея-крестная?
— Давным-давно.
— Мама говорила тебе, кто моя фея-крестная?
— Нет, не говорила. Где твой отец?
— Прощается с гостями у ворот. Может, ты все равно знаешь? Хотя она тебе и не говорила?
— Что я знаю?
— Кто моя фея-крестная.
— Если бы мама хотела, чтобы ты знала, она бы сама тебе сказала.
— Она собиралась сказать. Обещала. Мэнди, ну скажи!
— Я.
— Что — я? Зачем ты все время темнишь?
— Я. Я твоя фея-крестная. Попробуй-ка морковный суп. Это к ужину. Ничего?
Глава четвертая
Рот у меня открылся сам собой. Туда мгновенно проскочила ложка и влила в меня глоток горячего — но не обжигающего — супа. Мэнди собирала морковку как раз тогда, когда она была сладкая-сладкая, морковная-морковная. Морковная сладость переплеталась с другими вкусами — лимона, черепахового бульона, незнакомых пряностей. Лучший морковный суп на всем белом свете, волшебный суп, который могла сварить одна лишь Мэнди.
Коврик. Суп. Волшебный суп. Мэнди — фея!