Заколдованная палата
Шрифт:
— Я пойду! — героически заявил Фредик.
— Что ты! — вступилась Ида, — она тебя разорвет на мелкие клочки, она же видела, что это ты ее закрыл.
— Пойду я, — решился Леня. — Я маленький. Она мне ничего не сделает.
— Ладно, — согласились ребята. — Мы будем тебя караулить на крыльце.
— А мы будем у окна «болеть», — сказала Рая, держа за руку Лялю, и девочки побежали наверх.
Леня не без страха подошел к двери. В нее обеими руками колотила Анна Тихоновна. Сверху из окна Леню поощряли болельщики.
—
— Не бойся!
— Не трусь! Мы за тебя.
Леня сбросил замок с петель и кинулся бежать. Анна Тихоновна, разъяренная, красная, выскочила из склада.
— Это что еще за безобразие? — кричала она. — Опять штучки долговязого губошлепа? Где он? — я вас спрашиваю… Давайте его сюда, этого кошкиного мучителя.
— Ну что раскричалась на весь курорт? Вот он — я, Фредик, — свесился он с подоконника. Здесь Фредик чувствовал себя в полной безопасности.
— И с какого это дня ты стал «Фредиком»? — накинулась на него Анна Тихоновна. — Ты — Федька, Федор — Улыбихин сын. Тебя весь город знает.
Фредик продолжал улыбаться
— Улыбаешься все, смешно? — возмущалась Анна Тихоновна. — Напялил на себя чужие брючки, голова — помелом и готов — «Фредик»! Подумаешь! Да я тебя насквозь всего знаю…
— Ну и что?..
— А то, всем известно, как ты вместо школы по кустам бегал, посуду из-под вина после гулянок собирал и сдавал в магазины!
— Ну, а жрать-то мне надо было?
Анна Тихоновна на секунду остановилась. Но она еще не высказалась до конца.
— Не мой ты сын, а то я бы тебе показала, как по кустам бегать, котов красить… Попробовал бы ты у меня хоть один раз не пойти в школу. Я бы с тебя семь шкур спустила, с ирода этакого! Ты бы у меня за двойку неделю не сел бы на одно место.
— Расфыркалась, разошлась. Ладно, — пытался остановить ее Фредик.
— Ладно — не ладно, продолжала Анна Тихоновна. — Был бы ты моим сыном, я, может быть, день и ночь работала бы для тебя, как проклятая. Сама бы осталась без куска, не емши, ни пимши, но из тебя бы сделала человека!
Вдруг она заметила, что нет дизовки. Там, где раньше стояла на ржавых ножках дизовка, зеленел квадрат молодой травки.
— Списали? Уже сплавили? — переключилась она на Захара Нилыча.
— Так точно, — списал и сплавил, — с торжеством подтвердил бухгалтер. — А после мая спишу и вывезу из вашего склада весь железный хлам!
— Только через мой труп! — патетически заявила Анна Тихоновна. — Я здесь двадцать лет работаю, — начала она.
Ребята подхватили скороговоркой:
— Пережила двенадцать директоров!
— Десять бухгалтеров!
— Пятнадцать завхозов!
— Двадцать поваров!
— Сто шоферов! Затем хором:
— И все жулики, пьяницы, воры, а у меня хоть бы порошинка пропала!
Анна Тихоновна неожиданно для себя и ребят рассмеялась.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
ПРЕДПРАЗДНИЧНАЯ СУЕТА
Дети, воспитатели, инструктор по труду — все красили, шили, крахмалили, гладили. Младшие рвали на мелкие кусочки массу газетной бумаги. Это готовилась голова лошади из папье-маше для Балды. Он покажет чертенятам, какой он сильный. Может ногами поднимать лошадь и нести ее. На самом деле, он прокатится на лошади верхом по сцене разок, другой.
Для Балды достали весь костюм: посконную длинную рубаху, онучи и здоровенные лапти. Брюки годились от любой полосатой пижамы. Вместо войлочной на голове у него будет фетровая шляпа Захара Нилыча.
Светлана Ивановна попросила у Паши на время его чапан с капюшоном.
— Ну куда вам такая грязная одежда? — удивился Паша.
— Надо…
Затем Светлана Ивановна из темного капронового чулка сделала маску. Она так разрисовала ее, что каждое лицо в этой маске становилось неузнаваемым, даже уродливым.
— Для кого это? — спрашивали ее ребята.
— Для свинопаса…
Валерочка и Фредик неутомимо мельчили деревянным молотком остатки разбитых елочных игрушек. Это «бриллианты» и «драгоценные камни» для Ляли. Она с увлечением осыпала ими все «диадемы, колье, браслеты», которые наденет на себя в спектакле. Маленькая Наташа обижалась, что Ляля теперь не обращает на нее никакого внимания и даже прикрикнула: «Уйди! Ты мешаешь!» Марксида усадила Наташу за свой стол и дала ей лоскутков, а сама продолжала нашивать заплаты на штаны «Балде» и посматривать на Митю, который «фунтиком» и «золотом» выводил тонкий рисунок на белой накрахмаленной марле. Это вуаль для Ляли-принцессы. Митя работал молча и думал о чем-то своем, невеселом.
— О чем задумался, детина? — шутливо спела ему Ида.
Митя усмехнулся.
— Так… писем нет давно из дома. Я написал уже три письма: одно — ребятам, другое — дяде Антипу. И все молчат. Недавно отправил последнее председателю колхоза. Заодно уже и с Маем поздравил. Как-то они там живут без меня?..
Завтра Первое мая! Сегодня надо закончить все приготовления к знаменательному дню.
Няни моют и чистят все, что попадается им под руки: полы, стены, двери, окна, ковры, девочек и мальчиков, лежачих, ходячих и бегающих.
В пионерской в эмалированных ведрах и кувшинах стоят ветки деревьев, покрытые нежной листвой. На глазах у всех распускаются бело-розовые цветы яблони и миндаля.
За столами и на ковре ребята сами делают цветы: розы, ромашки, яркие красные маки, тюльпаны. Все до единого вырезают, клеят. Няни в полном отчаянии. Не приходится выпускать из рук веника и тряпки.
— И откуда у них этот мусор сыплется? — ворчит, подметая, няня Маша.
— Откуда бы ни сыпался — подметайте! — и Светлана Ивановна уносится в костюмерную с кусками марли, раскрашенной всеми цветами радуги.