Заколдованная земля
Шрифт:
Мужчины проводят большую часть дней в охоте. Зимой и весной охотятся они в лесах на юге, летом — в северных тундрах. Когда они идут на продолжительную охоту на север, то изготовляют нечто вроде палаток, скорее ширм в защиту от холодных ветров и дождей; ширмы эти из грубой кожи и нескольких палок, которые охотники и захватывают с собою при экспедиции в безлесную тундру.
Все свободное от льда пространство заселяют три орды: одна в Катмаяке, другая в песчаниковом каньоне реки Надежды, третья в горах на юго-востоке.
У
На охоте гак-ю-маки отличаются беспримерным хладнокровием и отвагой. Им много помогают их отличное обоняние и зрение. Я видел, как они чутьем ищут зверя, с ноздрями, обращенными против ветра, наподобие пойнтеров.
Они умеют ползать, как хищные животные, и, спрятавшись, со стрелой, приготовленной к стрельбе, выжидают добычу целыми часами, не обращая внимания на голод и жажду. Вскоре, в первые же дни нашей свободы, мы имели случай наблюдать, что это за люди и как они презирают смерть и опасность.
Мы как раз возвращались в пещеру, когда увидели в поселке большое волнение. Троглодиты оставили свои норы. Несколько диких существ бежало около нас, махало копьями и хрипло рычало. Мы быстро направились за ними. Загадка объяснилась: пещерный медведь, привлеченный, вероятно, запахом свежих отбросов, осмелился добраться до самого Катмаяка.
Толпа дикарей обступила пришельца с вызывающим криком и образовала около него сомкнутый круг. У мужчин были копья, стрелы и молоты. У женщин и детей — камни и дубинки. Медведь мотал головою, не зная, с кого начать. Его небольшие, острые глазки светились, как раскаленные угольки.
Вдруг наступила тишина. Троглодиты замолкли; некоторые сели на землю, другие присели на корточки.
Медведь заворчал и стал облизываться; он сопел. Тут выступил из круга небольшой коренастый гак-ю-мак. В руке его был каменный молоток с длинною рукояткой. Махнув им, он испробовал упругость древка.
Дерзко, словно дело шло о кролике, несколькими быстрыми шагами подошел он к страшному чудовищу, и, прежде, чем медведь успел привстать, молот, как молния, упал на его голову.
Среди полной тишины мы ясно услышали, как треснул массивный череп. Зверь на момент затих в грозном оцепенении. Судорожное движение пробежало по его телу. Из пасти с желтыми зубами вырвался скрипучий, вдруг оборвавшийся стон. Тяжелое тело медленно скорчилось. Через кожу лба просачивалась кровь.
Вся орава, несколько минут, как очарованная, смотрела на него в тяжелой тишине. Потом поднялось глухое бормотание, которое прошло по всему кругу; оно постепенно усиливалось, пока не превратилось в рычание и вой.
Женщины и дети бросились на тушу медведя. Они били и пинали мертвое тело с дикой, внезапно прорвавшейся ненавистью (эти медведи часто схватывают в лесу женщин, детей и давят их). Мужчины спокойно приготовляли кремневые ножи.
Гак-ю-маки не боятся смерти. Смерть для них нечто само собою понятное, естественное, даже необходимое, как сон, голод, холод. В ней для них нет ничего загадочного. Чувствуя конец, они забираются в пустую пещеру или чащу. Старых или больных людей они убивают равнодушно, одним ударом молотка.
Часто у них вспыхивают ссоры из-за места охоты между двумя ордами. Наступает короткое столкновение; бойцы получают тяжкие удары, которые они переносят с неописуемым равнодушием. Партия побежденных относит свои ширмы в худшую охотничью область.
Как я уже сказал, это — понурые, молчаливые создания, и нет ничего удивительного в такой молчаливости у людей, живущих под небом, вечно покрытом черными тучами, в стране, которую полгода наполняет бесконечный сумрак долгой полярной ночи.
XXVII.
Как я предполагал, так и случилось: следуя потоку, вытекающему из Большой Пещеры, прошли мы через несколько долин, и вдруг широкий горизонт открылся перед нами. Во все стороны, куда бы ни обратился взор, простиралась темная водная поверхность. Это было огромное озеро, наполняющее центральную котловину края.
Отовсюду с окружающих возвышенностей стремились сюда быстрые потоки. Среди них, в нескольких километрах от Катмаяка, впадала река Надежды. Таких темных глубин, какими были пучины озера, я еще никогда не видал. Вода в нем пресная, но с особым, немного терпким вкусом.
В этих местах озеро окружают низкие холмы, лишь там и сям поросшие редкими карликовыми лиственницами. В заливах еще держится лед от последней зимы.
Мы стали на вершине холма, смотря на север, где среди громадных неподвижных туч отражался на воде синеватый отблеск солнца. Несколько диких гусей пролетело мимо. Известный вид чаек с рыжеватым опереньем кружился над поверхностью озера и над берегом. Их хриплый голос, когда они пролетали мимо нас, звучал злобно и угрожающе.
Темные волны под нами с шумом набегали на песчаную отмель, покрывая берег пеной и уравнивая мелкий песок.
Фелисьен первый нарушил молчание.
— Прежде всего нужно окрестить озеро. Не ожидая ответа, он учтиво добавил: — «Озеро Надежды»! Это звучит красиво и будет заметно на картах. Противоречий не допускается. «Озеро Надежды»!
Противоречий, конечно, и не было. Мы приняли предложение единогласно, а я — с воодушевлением, которое меня самого поразило. А потом молча гуляли мы по берегу этих диких строптивых вод.
Снеедорф долго не прерывал молчания. Потом произнес свое поразившее всех заключение:
— В это озеро Алексей Платонович бросил свою коробку с запиской.
— Но тогда, — вскрикнул я, — но тогда озеро Надежда должно соединяться с. морем. Вода озера — пресная. Она должна, значит, иметь какой-нибудь сток! Кажется, что поверхность озера приблизительно той же высоты, как и поверхность моря.
— Нескольких метров разницы было бы достаточно, — заметил Снеедорф.
— Мы должны отыскать таинственный сток! — воскликнул Фелисьен. — Алексей Платонович видел его, иначе мысль о коробке не могла бы прийти ему в голову!