Заколдованные леса
Шрифт:
— Э-хе-хе! Вот и настал конец моей жизни — я лежу в могиле, хотя пока еще жива. Эх! Когда я жила у своей состоятельной матушки, она бесперебойно снабжала меня завтраками, обедами, ужинами и всякими закусками. А теперь мне за три дня даже капли воды в рот не перепало, чтобы хоть немного освежить горло. Будь я поумней, мне даже в голову не пришло бы ослушаться предостережений матушки и других мудрых людей, которые говорили мне, чтоб я не стремилась испытать лишения от бедности и бедствий). А теперь моя бедственная судьба лишает меня, несчастную, даже жизни.
Хотя еще вчера мне удалось победить могучего Сатира Темных джунглей…
Да, но сегодня меня унес орел и бросил в это дупло…
Вообще-то, если б Рэли отыскала дорогу домой, она, наверно, сказала бы моей матушке, что меня унес орел…
А пока что мне стало понятно древнее присловье, которое твердят молодым старики: «Тот, кто живет не как весь народ, увидит то, что не видел никто».
Поукорявши себя, Симби проголодалась.
— О-хо-хо! Чем же мне утолить голод? — измученно сказала она и села. Потом отщипнула гнилушку от дерева, поразглядывала ее и сунула в рот. Но, хотя она долго жевала гнилушку, ей не удалось разжевать ее для прокорма. Выплюнувши гнилушку, она разрыдалась и пролила немало галлонов слез.
А потом внезапно вскочила на ноги и стала ходить по дуплу кругами. Она стучала в древесные стены, она стенала в надежде на помощь — может, кого-нибудь привлечет ее шум, — но поблизости никого, к несчастью, не оказалось, да и шума-то снаружи не было слышно.
Тогда она снова села на свой матрац. И безжалостно прикусила собственный палец — так, что он чуть не распался напополам, — а потом с великой печалью сказала:
— Ох-ох, матушка…
Но сразу же и умолкла. Даже не досказавши жалобу до конца. Потому что несколько полновесных фруктов, которые обронили, по недосмотру, орлята, упали ей неожиданно в правую руку. Но сначала она ужасно испугалась, решивши, что это — вредоносные штуки. А когда увидела на ладони фрукты — вовсе не вредоносные, а сочные и съедобные, — мигом начала их с жадностью есть.
На пятый день своей жизни в дупле Симби с бешенством прокляла тот час, когда ушла, из-за глупого недомыслия, от состоятельной матушки на поиски бедствий.
Мертвые козлята и проч, существа, которых орлы приносили птенцам, падали иногда сквозь дырку в гнезде, по ошибке несмышленых орлят, в дупло. Но разве их разжуешь, не поджаривши на огне? А огня-то у Симби как раз и не было. И она, хотя и умирала от голода, без всякой пользы смотрела на эту падаль.
А однажды, по недосмотру сытых орлят, в дупло упала полуживая змея. И Симби сковал мертвящий страх.
Минут через десять змея ожила и медленно обвила недвижимую Симби, которая не могла шевельнуться от ужаса.
Змея обвила омертвелую Симби, и подняла голову, и разверзла пасть, чтобы целиком проглотить свою жертву.
Но Симби отпрянула от разверзлой пасти и, юрко выскользнувши из смертных объятий, которыми обвила ее тело змея, стала метаться как сумасшедшая по дуплу, а змея — за ней: чтоб догнать и съесть.
И вот в погоне за обезумевшей Симби змея наткнулась на мертвых животных. Она мгновенно начала их заглатывать — и так наглоталась в своей прожорливой жадности, что беспомощно растянулась там, где лежала, — рядом с еще не проглоченной падалью.
А Симби настолько обезумела от испуга, что стала самоубийственно
— Ну вот, голод я утолила, — сказала Симби себе самой, избавившись вместе с голодом от безумного ужаса. — Так что же мне делать дальше? Ах да, я ведь была хорошая певица, когда жила счастливо и дома! Значит, теперь мне, пожалуй, надо спеть. Но какая, интересно, песня подойдет к моей нынешней печали?
Да-да, я, кажется, припоминаю, что однажды мы были с матушкой в доме, где умер старый хозяин, и меня попросили спеть заупокойную песню.
Вот ее-то мне и нужно сейчас, наверно, спеть, потому что через несколько дней я тоже, видимо, упокоюсь навеки.
Симби запела заупокойную песню, но минут через десять нежданно уснула, потому что ни на секунду не смыкала глаз, с тех пор как орел бросил ее в гнездо.
А потом вдруг проснулась на ранней заре от шипения змеи у своей головы. Змея уже обвила ее тело кольцами — прежде, чем она успела проснуться. И вот, когда она открыла глаза, первое, что увиделось ее взгляду со сна, была открытая змеиная пасть.
И Симби неистово воззвала о помощи. Но вскоре голос у нее осип, а потом иссяк от сухости в горле, и она ощутила смертную жажду.
Но едва она мысленно смирилась со смертью, небо над вершиной дерева потемнело, и разразилось ливнем, и загремело громом, и грохот грома так яростно громыхал, будто дупло раскалывалось от взрывов, а это настолько устрашило змею, что она уползла в самый темный угол и приникла к отбросам на дне дупла.
— Что опять случилось? — чуть слышно шепнула Симби, как если бы опасалась, что от громкого голоса ее постигнет мгновенная смерть. И тут же в дупло ударила молния, зажегши сухие останки пищи. Но Симби не захотела тушить огонь, а даже, наоборот, раздула его сильней.
Когда огонек разгорелся в костер, Симби сначала согрелась над ним, потом отыскала убитую птицу, которую обронили в дупло птенцы, поджарила на костре и частично съела, потому что всю ее съесть не смогла: слишком уж птица оказалась крупная.
Но, едва утоливши мучительный голод, она вдруг заметила, что стенки дупла затлелись от слишком большого костра, и стала метаться по огненному дуплу с мыслью найти какое-нибудь убежище.
Она даже, совершенно сбитая с толку, попыталась, как птица, вылететь из дупла, взмахнула руками, но, конечно же, понапрасну, поскольку руки — это вовсе не крылья.
— Ох! Ах! Ух! Ой! Милая матушка! Упокойный батюшка! Придите ко мне! Унесите меня отсюда! — тщетно взывала Симби к родителям.
Пока она бегала с причитаньями по дуплу, и махала руками, и взывала к родителям, одежда и волосы на ее голове переняли огонь со стенок дупла.
— Я погибаю! Погибаю! Погиба… — простонала Симби и потеряла сознание.
А огонь превратился в огромное пламя, и пламя взметнулось по дуплу вверх, и вырвалось из дупла, и вскинулось к небу. А дым от пламени, будто черная туча, огромно всклубился в такую высь, что виделся над деревьями с дальнего расстояния.