Закон Дарвина

Ростислав Олег

– А почему не делаете? Если, как вы говорите, можете делать?

– Я заметен, – он вздохнул. – Даже слишком. Один «акт альтруизма», подобный вашему случаю, и у меня сразу найдут кучу нарушений и преступлений. После чего я умру от туберкулеза в какой-нибудь тюремной камере…. А я не хочу. У меня тоже есть семья, и она мне тоже дорога.

– Я вас понимаю. Слушайте. – Виктория отставила чашку, заинтересованно посмотрев на казаха. – А почему вы сказали перегнать ту машину к городу?

– А почему вас это интересует?

– Ну… интересно стало.

Олжас задумчиво хмыкнул:

– Все просто. Считается, что лучше всего спрятаться можно только в городе. Якобы романтика бетонных коробок, затаиться можно в одной из них…

– А разве не так?

– Не так. Город – это тысячи

глаз. И увидеть тебя может любой. Этого вполне достаточно.

– Быть может… Ладно… Спасибо вам. Надо бы сына проведать…

– Пожалуйста, пойдемте, – лениво пожал плечами Олжас.

И встал со стула.

Спящего Ивана положили в одной из комнат, в которой стояли шкафы с запыленными книгами да старая кровать. Как ни странно, мальчишка не спал – его застали лежащим на животе с согнутыми ногами. Перед ним лежала раскрытая книга средних размеров.

– Что читаешь? – Олжас окликнул не заметившего вошедших мальчика.

Тот вздрогнул и резко обернулся, в голубых глазах промелькнуло нечто среднее между страхом и подозрительностью. Однако, когда он увидел маму, все тут же улеглось.

– Стихи какие-то.

– Покажи. – Гунн взял протянутую книжку.

Обложка была изрядно порвана – автора и название разглядеть не удалось. Однако, пробежавшись взглядом по первой странице, Олжас хмыкнул.

– Я возьму?

– Она же ваша… – тихо ответил Иван.

…Марат приехал лишь к вечеру. Иван и его мама уже давно спали, и дом казался пустым.

Встретивший Марата Олжас проводил его в свой кабинет и усадил в кресло. Тот же удивленно скользнул взглядом по раскрытой обшарпанной книжице, явно выбивавшейся из общего вида. Разглядеть он смог лишь жирную строчку в начале страницы:

М. Матусовский

– Ну что, Марат… – как-то мечтательно начал разговор Олжас. – С чего все-таки начинается Родина?

Петька Зубов, Сашка Коваленко. Граница Республики Тюркских Народов и Российской Конфедерации Независимых Народов

– Мама, мне страшно, —

Словно котенок,

Спрятал лицо и забылся, как это нелепо…

– Мамочка, мама, – Шепчет мальчишка.

Злобный асфальт разрывает последний ботинок.

– Мама, я замерзаю, —

Смотрит с тоской подросток.

– Эти холодные зимы безжалостны к тем, кто без крова.

– Мама, моя дорогая,

Все так серьезно.

Деньги всем правят, и для меня не нашлось корки хлеба…

Дж. Вильерс. «Зов»

Когда начинала работать программа «Обрети дом» – никто из чиновников миссии не мог себе представить всех тех трудностей, с которыми столкнется ее исполнение. Огромная территория, которую предстояло «освоить», казалась щедрой, обильной и беззащитной, барыши – несомненными и потрясающими масштабностью. Но…

Во-первых, местные русские назначенцы – без которых ничего нельзя было сделать, так как специалистов по России (настоящих, а не важно надувающих губы после окончания «курсов» и отбытия «командировок») оказалось до смешного мало и почти всех их сгребли военные, – были вороваты настолько, что приходили в ужас даже закаленные работой в Африке ооновские «зубры». Российские чиновники крали все – крали бесстыдно, открыто и нагло, превращая бюджет программы в огрызок из десяти-пятнадцати процентов от выделенного ООН. Но и этими процентами распоряжаться толком никто не мог, или не умел, или не хотел. Вороватость и некомпетентность этих существ ( людьмиих назвать было трудно) потрясала заезжих специалистов, которые и сами были не прочь положить в карман тысячу-другую долларов или евро и заниматься отписками вместо работы. Но все должно иметь края!

Россиянско-чиновничья душа, бушующая на просторе, краев не имела и знать их не хотела.

Во-вторых, контингент на построссийском пространстве оказался чудовищно тяжел для работы. И эта тяжесть носила некий ирреальный характер.

Молодые чиновники, ехавшие в дикие русские земли с купленными за свой счет дорогими бронежилетами и шлемами, быстро их забрасывали – тут нужны были мотки запасных нервов, а этого добра не производили даже лучшие компании по нанотехнологиям.

Легче всего изымались дети у кавказцев. Ну, правда, сначала гордые джигиты, привыкшие к тому, что россиянская власть под них прогибается сплошь и рядом, попытались себя так же вести и с эмиссарами ООН. Но после того как «заблудившиеся» самолеты пару раз уронили на особо наглые селения вакуумные бомбы, кое-куда гарнизонами поставили турок (кавказцев презиравших до крайности и смотревших на них как на своих исконных рабов), а кое-где разрешили «оторваться» казачьей ооновской дивизии – обитатели подмандантых территорий сделались шелковыми и по первому свистку тащили сами хоть девушек в бордели, хоть детей на вывоз – еще и упрашивали взять. То есть вернулись в свое привычное состояние трусливых рабов, из которого их долго и глупо выволакивали излишне добрые русские…

С этими русскими тоже не было особых проблем. Почти не было. Ну… не везде были. А те, что были, старательно и умело замалчивались. В целом русские родители отдавали детей с тупой покорностью, а сами либо спивались, либо кончали с собой. Основные проблемы начинались потом – уже с самими детьми.

Русские детишки были не такие наглые и шумные, как, например, арабчата, даже казались скорее тихими и робкими. Но подлянки, которые они устраивали, отличались невинной изощренностью. Самым распространенным был фокус «развести на слезках». На него чаще всего шли беспризорники, которые никому не верили вообще – сдавались людям из комитета, пускали слезы и сопли, выли, что хотят в Западный Рай… а получив кое-какое барахло, а главное – армейские пайки, линяли толпами, непостижимым образом просачиваясь сквозь охрану, и растворялись на просторах «построссиянии». С ребятами, изъятыми из семей, было намного меньше проблем… обычно. Но зато никогда нельзя было предугадать, что и когда они выкинут. Были случаи чего угодно – там мальчишка сунул голову в двери грузового лифта и удавился, а там – каким-то образом похитил у охранника пистолет и открыл стрельбу. Уроки, выученные в мусульманских странах, не помогали. Немного «поученный» овчарками или ботинками солдат, свирепый и фанатичный юный исламист мгновенно превращался в послушную протоплазму и на миротворцев смотрел как на всесильных злых богов. Русские, как правило, изначально не давали повода для такого обращения – не кричали «Слава России!», хлопали испуганными глазами, послушно со всем соглашались… а потом бежали или нападали на охранников, причем зачастую безо всякого видимого повода. По статистике, из каждых десяти русских детей, оказывавшихся в руках ооновцев, семеро совершали попытки побега, из них четверо – удачные.

Поэтому времена беспечных рейсовых автобусов и пересыльных бараков со стенами из листов пластика быстренько отошли в прошлое. «Материал» пришлось снабжать несъемными браслетами-маячками и содержать под охраной в глухих металлических боксах на специально отведенной территории. Многие операции, не требовавшие непременного вывоза за пределы территории, тоже стали производить на месте. Охрана не расставалась с оружием даже в отхожем месте и во сне. И самое главное – не такими уж частыми и были нападения… а вот успокоиться, расслабиться – никак не получалось. Ни у кого.

В результате имевшие отношение к программе заезжие чиновники спивались дешевым и забористым русским самогоном, превращались в махровейших извращенцев, нетерпимых на работе даже по либеральным меркам, или взяточников истинно русского размаха. Некоторые стрелялись, другие писали дикие оппортунистские статьи о крахе политики Запада в России в оппозиционные газеты, а некоторая часть – и это было самое дикое – начинала сочувствовать русским и прямо мешать программе.

Нараставшее неопределенное, но ясное ощущение чего-то не тогоширилось в среде работавших на постсоветском пространстве чиновников ООН разных рангов, видов и окрасок. Хотя, что самое глупое и почти смешное, никто толком не мог сказать, откуда исходит будущая опасность.