Закон Дарвина
Шрифт:
Коридорчик, который я мыл, был небольшой. Метра четыре – ну или пять, максимум. В ширину – метра полтора. По обеим сторонам располагалось по две комнатки. Что было в двух с левой стороны, я не знал, двери были плотные, железные, без отверстий. В двух правых, с какими-то пластиковыми и прозрачными дверями, – медчасть. Пару раз таскал туда коробки с медикаментами.
Никого, кроме меня, в коридорчике и медчасти не было, поэтому я совершенно спокойно крыл по родичам, вплоть до девятого колена, офицерье базы.
– Так вас растак, чтоб вас в аду черти без вазелина драли…. – Это было после того, как я обнаружил, что отличные и крепкие джинсы, купленные мною недавно, уже полностью не отстирать. Даже хозяйственным мылом. Выкидывать такую хорошую вещь я, конечно,
Тряпка уже больше размазывала, а не отскабливала кровь, да и вода теперь напоминала декорацию для фильма ужасов в стиле «Приключения расчлененного пони в стране крови и кишок» – не хватало только плавающих ошметков мяса. Недомытой оставалась еще примерно третья часть коридора, и поэтому я решил пойти вылить воду и хорошенько прополоскать тряпку. Вот только перед этим оттереть во-о-о-он ту пару присохших лужиц возле железной двери….
Я не знаю, что подвигло меня заглянуть под дверь, но я туда заглянул. Сначала машинально, а потом, заинтересовавшись, уже осознанно.
То, что я там увидел, напоминало мешок с чем-то. Мешок был размером примерно метра полтора или больше. Не очень объемный.
А еще он дышал.
Пару раз тихо стукнув костяшками пальцев в дверь, я приник к ней ухом. Тишина и молчание. Хриплое, с присвистом, но слабое дыхание еле-еле слышалось.
Звук костяшек, встретившихся с металлом двери, во второй раз был чуть более громким. И снова тишина в ответ. Мою настойчивость я мог объяснить довольно легко – никого не запирают просто так. Ну и любопытство – куда ж без него-то?
– Пс-с-с! Эй! – свистяще шепнул я и снова пару раз стукнул в дверь.
«Мешок» пошевелился и слабо спросил:
– Кто?.. – Голос был слаб. Но казахский акцент в нем был явственен – даже очень.
– Хрен в кожаном пальто… А ты кто? – отложив тряпку, я еще сильнее прижался к щели, видимости не прибавилось.
– Не знаю… жрать… не могу… – «Мешок», тяжко охая, повернулся ко мне лицом.
Знаете, первое, что мне бросилось в глаза, это кожа, облазившая с опухших и кровоточащих губ. А так… ну я много видел битых рож. Эта была точно такой же.
Черты этого лица я, пожалуй, смог бы описать предельно просто – один большой синяк.
– Э-э-э? – ничего более осмысленного от меня не проследовало.
– Пожра-а-а-ать….
Быстро запустив руку в узкий карман джинсов, я достал оттуда батончик «Сникерса», один из тех, что были мною прихватизированы на складе. Но вот беда – в щель он не пролазил. Сняв с батончика обертку, я тщательно надавил на него ладонью – после этих действий протолкнуть его в конце концов удалось….
Этого казаха я запомню на всю свою жизнь. Я никогда не забуду, как он, рыча и пачкая руки тающим шоколадом, пожирал этот батончик. После этого он приник губами к грязной луже и с хлюпаньем из нее напился. А потом уснул.
Тамбов и окрестности. Российская Конфедерация Независимых Народов
Нам рот заливали
Кипящим свинцом…
«Отрекитесь!» – ревели…
Русский человек никогда особо не верил официальной пропаганде.
Никогда – но перед «сменой власти» недоверие достигло пика и превратилось в откровенное отторжение любых инициатив власти, смешанное с насмешкой. Насмешку вызывал суровый вид молчаливого (на деле – косноязычного и тупого) президента, насмешку вызывали помпезные и на глазах разваливавшиеся «нацпроекты», которыми власть неумело маскировала вывоз из страны огромных бабок в чаянии грядущего – и наступившего – краха привычной жизни и раздела России оккупантами… Наверное, вздумай эта власть на самом деле мобилизовать людей на защиту Отечества – и это тоже вызвало бы смех, и не более. Она – власть – сквернила и смрадила все, к чему прикасалась, потому что разлагающийся на ходу труп не может не обгаживать то, с чем контактирует…
Одной из немногих пиар-удач власти стало создание архетипичного образа скинхеда. Как это ни смешно, но именно это – получилось. Оболганный русский
У среднего русского скина с этим образом общего было не более, чем у таможенника Верещагина с его собратьями начала двадцать первого века – вороватыми, жадными, но к месту и не к месту велеречиво брякающими «Мне за державу обидно!».
Средний скинхед был инстинктивно сообразителен, но удручающе малограмотен во всех отношениях – от русского языка до теории ведения уличного боя. Жизнь просто-напросто не способствовала получению знаний, а к живительному (во многих отношениях) источнику Интернета скинхед подключиться нередко просто не мог, потому что либо рос в неполной полунищей семье, либо его родители (чаще всего бывшие работяги, лишившиеся работы в связи с очередной «модернизацией») бухали в унисон беспробудно – и денег просто не хватало на жизнь. Что в том варианте, что в этом. Обладал он и природными храбростью и верностью «своим», но чаще всего неразвитыми, зачаточными. О Гитлере знал, что это был хороший мужик, потому что убивал евреев, о России – что ее угнетают хачи и евреи (хотя как соотнести эти несоотносимые вещи – не знал, да и не задумывался над такими мелочами). Налысо почти никто из них не стригся, не носил и бомберов с белыми шнурками (просто потому, что они слишком дорого стоили). Назвать скинхеда дегенератом мог только тот, кто не был знаком с контингентом элитных школ – малолетней нерусью, наркотами, извращенцами, прогнатистами, полудаунами и просто денежными бездельниками. К наркотикам – даже легким – скинхед не подходил близко «по идейным причинам». Драться с «хачами» считал своим долгом, но никогда не поднял бы руку на малолетку, заслужи они это хоть сто раз, потому что уличное воспитание диктовало: «Малолетки неприкосновенны». В скинхеды чаще всего приходил после оскорблений, издевательств, побоев со стороны типичных представителей «маленьких, но гордых народов», а то и убийств или изнасилований друзей или родственников, совершенных теми же «гордыми» скотами. Худощавый, русый, с колючими и беспомощными серыми глазами одинокого волчонка, средний скинхед считал службу в армии единственным долгом государству, который нужно было реально отдавать, «потому что все мужики должны служить», хотя и этот святой долг давно превратился в нелепую профанацию. Недоверчивость и злость сочетались в нем с тоской по каким-то мирам и вещам, для которых в скудном лексиконе он не мог найти названий и которые ярко и властно приходили лишь в снах – снах, объяснить которые он тоже не мог, да и не посмел бы…
…Шестнадцатилетний Вовка Семеров был типичным скинхедом вот уже три года.
Впрочем, когда сменилась власть, их тамбовская ячейка притухла почти сразу. Они просто не знали, как реагировать на события и что делать, никакой опыт прошлого не подсказывал выходов. Да и сводился этот опыт к простому: «Пошли, набъем е…ще хачикам!» Но бить е…ще крепким парням с винтовками и рациями, которые патрулировали город на джипах, или даже не расстававшимся с автоматами евсюкам [18] было как-то… Кое-кто, правда, заговорил о партизанах, но как за это взяться и что делать в этой роли – никто толком не знал, да и из оружия в ячейке было только холодное, и еще два тщательно и гордо сберегаемых в одном из подвалов двуствольных ружья 16-го калибра, за гроши добытых в одной из деревень у бабулек. Патронов к ним почти не было.
18
Евсюки – прозвище конфедеративных ментов, «в честь» майора Евсюкова, устроившего еще во времена РФ бойню в супермаркете.