Закон и честь

Шторм Максим

Генриетта, с ненавистью глядя на него, едва сдерживала подкатившие к горлу рыдания. От былой решимости не осталось и следа. Да как он смеет…

— Прекратите! Прекратите смеяться надо мной! — не сдерживаясь более, выкрикнула она. — Вы не имеете никакого права…

Лапа сторожа, метнувшись к её лицу, жёсткой хваткой стиснула ей челюсти, больно зажимая губы. Грубые пальцы сторожа пахли свежим хлебом и ядрёным чесноком. Несмотря на столь плачевную для себя ситуацию, от этого аромата девушка сглотнула голодную слюну.

— Заткнись, — угрожающе процедил сторож, вновь поднимая фонарик. Генриетта, не в силах вымолвить и слова, зажмурилась. Из её горла вырвался сдавленный писк. — Тут, на этой сранной территории,

я имею все права, что только придумал Господь бог, уяснила? А вот ты, сучка белобрысая, не имеешь здесь права даже находиться, не то чтобы ещё открывать свой поганый, не пригодный к делу рот. Поэтому слушай меня внимательно. Сейчас я тебя отпущу и дам такого пинка под твою жалкую задницу, что ты кубарем вылетишь отсюда на хрен. И больше я тебя здесь не вижу и не слышу, ясно? Или же я вызываю легавых, говорю, что поймал тебя на воровстве, и ты проводишь несколько незабываемых месяцев на казённых харчах. Хоть на дармовщину пожрёшь, а?

Генриетта, не открывая глаз, чувствовала на своём лице ласкающее в такую холодную ночь тепло горящего фонаря. Её тонкие пальцы впились в толстую ручищу сторожа. От его хватки челюсти с каждым ударом сердца болели всё сильнее и сильнее. Казалось, что вот-вот они с хрустом рассыплются в этих немилосердных, но вкусно пахнущих пальцах.

И тут девушка решилась на то, на что, как она считала до последнего мига, была в корне не способна. Раньше она никогда никого не била. И представить себе не могла, что у неё хватит отваги поднять на кого-нибудь руку. Впрочем, руку она и не подняла. Зато ногой двинула так, что мышцы от резкого движения прострелило острой болью. Носок туфельки угодил в пах ухмыляющегося сторожа и его глаза повторно округлились. Но на это раз не от удивления! Тут же выпустив девушку и уронив фонарь, сторож с жалобным скулёжем упал на колени, зажимая ушибленное место обеими руками.

— Ах ты б… — задыхаясь от боли, фальцетом просипел сторож. — Да я тебя… С-сука…

Не дожидаясь того, что захотел с ней сделать деморализованный противник, Генриетта развернулась и, подобрав юбки, со всех оставшихся сил бросилась бежать к выходу из пропитанного запахами свежеиспечённого хлеба дворика. Сторож, с широко распахнутым ртом и уязвлённым самомнением, остался за спиной.

На высоких тонких каблуках бежать было ещё тем мучением, Генриетта несколько раз подворачивала лодыжки и только чудом не падала. Но остановиться или же просто оглянуться и посмотреть, не оклемался ли сторож, она не могла. Девушка бежала со всей прыти, всё ожидая, что позади вот-вот раздадутся гневные вопли и топот тяжёлых сапог. Ей не впервой было убегать от преследователей, будь то полицейская облава или разозлённые клиенты, так что она знала, насколько её хватит. А в этих туфлях и юбках далеко ей не смыться. Поэтому убежище придётся искать в самых тёмных закоулках. Нужно забиться в самую глубокую и недоступную для посторонних глаз нору, замереть, чтобы ни одно, даже самое чуткое, ухо её не услышало.

Генриетта вскоре начала задыхаться, в боку закололо острым назойливым шилом, в висках бухали кузнечные молоты, из груди вырывался надсадный хрип. Она мчалась из последних сил, едва разбирая в чернильной густоте ночи дорогу. Прохладный воздух страстно лизал разгорячённое лицо. Девушка неслась, как на крыльях, не замечая мелькающие по обе стороны в чехарде быстрого бега погружённые в сон дома. Наконец она стала замедляться. Пробежав ещё несколько ярдов, Генриетта остановилось и тяжело дыша, попыталась глубоко вздохнуть. Воздух ржавым напильником резанул горло, и она громко надрывно закашлялась. Согнувшись пополам, Генриетта упёрлась ладонями в коленки. Её чуть не вырвало.

Только сейчас, с трудом сосредоточившись, она сообразила, что убежала достаточно далеко, и незнамо куда. Она так и не услышала звуков погони. Ни тебе

ругани вдогонку, ни угрожающих криков, ни лая спущенных собак. Да уж… Девушка нашла в себе силы криво усмехнуться. Совсем ты, родная, тупить начала. Да кому ты нужна, чтобы за тобой гнались пол квартала из единственного чувства мести? Вот если бы украла что ценное, а так… Ничего особо страшного не произошло. Яйца у того ублюдка не отвалились, и ладно.

Она оказалась в на удивление тихом и безлюдном районе города, где за последние несколько минут ей никто не встретился. Пока Генриетта бежала, у неё не было времени особо оглядываться, теперь же она настороженно крутила златокудрой головой по сторонам. Не хватало ещё попасть из огня да в полымя. Кто его знает, на кого можно нарваться в этом месте? Вариантов хватало, от дежурного наряда констеблей до неуловимого Джека-Попрыгунчика! Смешок застрял у Генриетты где-то области вновь давшего о себе знать голодным ворчанием заледеневшего живота. Зря она подумал об этом чудовище, ох, зря!

Вообще-то, когда припекало, Генриетта могла за себя постоять и девушкой была, по сути, не самой робкой, но одно упоминание о безжалостном маньяке наводило на неё несусветный ужас. Запахнув на покрывшейся мурашками груди кофточку, Генриетта непроизвольно поёжилась. И ни сколько от холода. Не поминай чёрта к ночи, говорят мудрые люди. Вот и она не будет забивать себе голову надуманными страхами, благо у неё и без того забот хватает. Для начала было бы неплохо всё же куда-нибудь спрятаться. Где можно будет присесть и размять разболевшиеся ноги. Поморщившись от вонзающихся в мышцы судорог, Генриетта потихоньку пошла на подмигивающие в ночи огоньки. Прямо напротив неё, по другую сторону дороги, возвышалось нечто огромное, заслоняющее собой полнеба.

Перейдя пустынную в столь поздний час проезжую часть, до рези в глазах вглядываясь вдаль, Генриетта внезапно поняла, где именно она очутилась. Её угораздило добежать до улицы Маргариток, на которой располагался Северный Железнодорожный вокзал. Собственно, огромное здание вокзала и вырисовалось перед ней. Просто она оказалась с чёрного входа, этим и объяснялась царящая здесь тишина и полумрак, с трудом разгоняемый несколькими газовыми рожками. Приблизившись к громадному, скрытому темнотой зданию, Генриетта замедлила шаг. Стоп, вряд ли кому из местной обслуги придётся по нраву её присутствие. Девушка не понаслышке знала, что на железнодорожных станциях строго следили, чтобы никто из низов общества и на пушечный выстрел не приближался к перронам. К сожалению, к низам общества помимо нищих, цыган, напёрсточников и алкашей причисляли и ночных бабочек. А в Генриетте любой здешний охранник без труда опознает проститутку. Значит… Значит, к центральному входу она не пойдёт. Но способ забраться внутрь огромного стеклянного купола найдёт. Внутри тепло, сухо и спокойно. Внутри она сможет спрятаться и поспать до утра. Если конечно взбунтовавшийся желудок позволит ей заснуть.

Купол вокзала был сквозным, увенчанным дымящейся трубой паровой установки и шпилями молниеотводов. С востока в него заходили и на добрую сотню ярдов терялись несколько путей, выходя с запада. Под гигантской чашей, сработанной по самым передовым технологиям из армированного, непроницаемого для непогоды стекла, находилось шесть железнодорожных платформ, огромный зал ожидания, касса и целая россыпь небольших лавчонок, где прибывающие-убывающие пассажиры поездов могли купить почти любую полезную, или же совсем ненужную вещицу. Там же находились и пирожковые. Об одном только воспоминании о горячих пирожках с мясом и капустой у голодной девушки закружилась голова. К слову, ей уже доводилось бывать внутри Северного вокзала. Правда, это было давно, и одета Генриетта тогда была совсем по-другому. Раньше она, бывало, ездила поездом. Но раньше у неё была совсем иная жизнь.