Закон О.М.а
Шрифт:
– Я пошёл, пацаны. Щас ей будет подарок…
Приятели проводили глазами собутыльника.
– Трахать он пошёл, блин, – Сурок потушил сигарету. – Его самого можно сейчас трахать… Любовник нашёлся… Ладно, Макс, чёрт с ним. Давай, за наших женщин выпьем.
– Это за кого?
– За воспитателку нашу, Наталью Юрьевну, за директрису Надежду Григорьевну и за повара Аннушку. Помнишь, она нас малых подкармливала? Конфеты носила. Самое светлое, что от детдома осталось. Давай за них?
– Давай.
Выпили. Занюхали хлебом.
– Где там Куток?.. Заснул на ней?
– Пусть повозится. Ей тоже для здоровья полезно. А чё у тебя за мобила? Покажь… О, гляди – праздник кончился. Уже девятое.
ДЕВЯТОЕ МАРТА
Дверь открылась, вошёл Краснокутский.
– Ну что, порядок? – Сурок мутным взглядом посмотрел на приятеля.
– Порядок, – Куток упал на табуретку. – Рыба холодная… доска немытая. Водка есть?
Налил в стакан, выпил и пьяно забормотал.
– Бревно… полено дохлое… сучка… ещё и брыкается…
– Полено, говоришь? – Проставнюк поднялся, сунул в карман презервативы. – Щас мы оживим это полено. Я… этот… папа Карло… оживляю дрова.
«Ещё один ёхарь-террорист», - мелькнуло у Сурка, и он отключился.
Все бабы в койке – серые мыши. Тихо ёрзают и пищат. Никто не хочет по-человечески трудиться. Некоторые проститутки ещё и курить умудряются во время работы. Смотришь – вроде бы нормальная девка: одета, накрашена, прическа есть. А как разденешь и всунешь, одно и то же… Всегда одно и то же. Никто ничего делать не хочет. Тянут унылую лямку под мужиком, как солдат на службе…
Сквозь пьяный туман Сурок видел, что вернулся Проставнюк. Потом ушёл Краснокутский. Потом они оба уходили. Всё смазалось, раздвоилось. В районе темечка начал больно пульсировать родник. В проёме двери появился силуэт Олеси. Она что-то кричала. Началась какая-то суета. Громкие разговоры. Голоса. Мужские, женский. Очень громко. Потом всё смолкло. В тишине стало хорошо, уютно.
– Вадик! Вадик! Вставай!
– Проставнюк с перекошенным лицом теребил его за плечо. – Этот урод её грохнул.
– Кого грохнул? – Сурок потряс головой, отгоняя пьяные видения.
– Бабу твою!
– Какую бабу? Кто?
– Куток её задавил!
– Подожди, – Вадим шатаясь поднялся с табуретки, подошёл к раковине, плеснул ладонью воды в лицо.
Где-то за спиной фоном продолжало журчать испуганное бормотание Максима.
– Надо что-то делать… нельзя её тут…
– Макс, что случилось?
– Случилось?! Этот придурок её задушил!
В углу кухни за столом сидел Краснокутский и стеклянными глазами смотрел в пол.
– Это не я… это не я…
– Ты гонишь. Пойдём, посмотрим, - Сурка мутило.
Вадик с Максимом вошли в спальню. На кровати лежала полуголая Олеся. Светлые волосы на подушке, выпученные глаза, шея перетянута витками провода настольной лампы.
Сурок взял девушку за кисть. Как в кино. В кончиках его пальцев бился пульс. Он недоумённо посмотрел на Максима. Жива она. Что гонишь беса?Потом осознал, что сейчас слышит своё собственное сердце, которое от страха готово было спрятаться куда угодно. Испуганно отшатнулся. Девушка действительно была мертва. Ну, вот и всё, отгулялся на воле. Пора опять шконку греть…Вернулись на кухню.
– Брат, зачем ты её? – Вадим присел на корточки и посмотрел снизу в глаза Краснокутскому, потом дотронулся до него осторожно.
– Эй, ты меня слышишь?
– Она сказала – заяву ментам напишет о коллективном… собралась ехать в РОВД…
– Дурак ты, брат! Какая заява? Она в бегах. Её мать ищет, менты ищут, бандиты… Она у своих стариков похоронную нычку спёрла. Какая заява? Окстись.
– А я откуда знал? Ты чё, мне говорил?..
– А ты спрашивал?!
– Эй, не орите. Нужно убрать. Родаки утром будут...
– Да ясно, Макс, не истери,– Куток продолжал тупо смотреть в пол. – Давайте подумаем. Это наша общаяпроблема. А если кто-то думает иначе, может валить. Но, предупреждаю, один в тюрягу не пойду. Все тут были, все на ней лежали…
– Я нет, - еле произнёс Сурок.
– Это ты прокурору расскажешь, понял?
– Краснокутский встал. – Всем поровну. По-любому. Это коллективка, мужики.
Проставнюк всем налил. Выпили.
– Надо вынести и спрятать, – Сурок встал и посмотрел в тёмное окно.
Рядом с домом серела огороженная бетонным забором коробка долгостроя.
– Куток, пакуй. Макс, дай простыню… нет, лучше одеяло, потемнее.
– Налей ещё, – Краснокутский подвинул рюмку. – Шмотки нужно собрать. Трусы там и всё такое…
Покурили.
– Так, вперёд, скоро светло будет.
Натянули на тело, что смогли, завернули в одеяло. Собрали одежду и вытащили в коридор.
Тяжёлая,– мелькнуло у Сурка. – Мёртвые набирают вес, они тяжелее живых… Точно… Грехи земные превращаются после смерти в килограммы…
– Макс, Куток, я спущусь вниз и буду на шухере. Вызовите лифт и ждите звонка. Проход в заборе есть?
– Куча дырок, – Проставнюк вытер рукавом мокрый лоб.
– Всё, пошел… По звонку грузитесь.
Сурок вышел на крыльцо подъезда и огляделся. Во дворе пусто. Народ спал. Дома стояли тёмные, лишь несколько окон горели в соседней малосемейке.
Это ж надо: пять часов, а все дрыхнут! Нормально… На завод не надо торопиться. Все на рынке стоят. Кто продаёт, кто покупает, кто сторожит, кто крышует. Никто ночью по дворам не шарится. Мёртвый город… Напраздновались… утром будут похмеляться. Пусть спят… Никтоеё не хватится. На хрен она никому не упала.Он вытащил мобильник.