Закон обратимости
Шрифт:
Игорь Росоховатский
Закон обратимости
I
Когда-то мы с ним фехтовали прутиками на лугу, и сейчас луч, пробившийся сквозь щель, кажется не спасительным канатом, а шпагой, которой можно проткнуть предателя. Как же ты дошел до этого, Витька Рожок, бравый, отчаянный Витька, капитан нашей футбольной команды? Что с тобой стало? Почему ты с ними - против своих? Тебя даже не пытали, как Петю, а он ничего не сказал и под пытками, он не назвал им твое имя, еще не зная, кто предал его и остальных...
Не могу лежать на правом боку - сломанное ребро впивается
И на спине лежать не могу - они вырезали на ней звезду. Только одно положение тела еще приемлемо для меня - полулежа на левом боку, прислонясь головой и плечом к стене. Осталось недолго. Скоро услышу шаги... Луч-шпага окрашивается в золотистый багрянец...
Неужели никто не узнает о тебе, Витька? Я написал записку Скорику и спрятал ее под камнем. Но они могут найти ее. Кровью написал на стене:
"Виктор Рожок - предатель". Но надпись они сотрут. Сколько бед ты еще натворишь, бывший "мушкетер"?
Луч становится ярче, словно раскаляется, багрянец постепенно исчезает, пылинки кружатся в золотистом свете. Нет, такой сверкающей шпагой не стоит убивать тебя, Рожок. Веревочная петля на широкой рыночной площади - для тебя. Чтобы все видели твои рыжие бесшабашные глаза, твои бегающие глаза, предатель. Как сообщить нашим? Кто сообщит? Ведь, кроме меня, никто не знает, что случилось. В отряде Деда думают с тебе как о герое. А ты мастер сочинять легенды..
Шаги... За мной... Что-то пролаял конвойный, звякают ключи, замок, скрипит дверь. Луч исчезает...
Мама, сестричка, простите, что я не успел в последние часы подумать о вас, проститься хотя бы мысленно. Это все из-за предателя, который часто бывал у нас дома. Помнишь, мама, ты наливала ему чай и подкладывала коржики, поглядывая на меня, - как реагирую, не жадничаю ли? Прощайте, мама, Нина...
Черная тень наискосок ложатся на позолоченный пол.
Пытаюсь приподняться. Острое железо впивается в плечо.
– Берите его под руки. Сам не встанет.
– Тяжелый, - ворчит один из полицаев.
– Волчья балка недалеко, - утешают его. Черное колечко волос приклеилось к широкому, малость вогнутому лбу...
– Что, Витька, вспотел? Все-таки страшно?
– Поворачиваю голову и смотрю в упор - это все, что я сейчас могу. Отмечаю, как его веко начинает подергиваться, будто у курицы, - он никогда не выносил моего взгляда, с первого класса я мог его запросто пересмотреть.
– Предатель, - говорю, не узнавая своего голоса, - наши с тобой рассчитаются.
Он ничего не отвечает, но кто-то из полицаев смеется. Доносится, словно издалека:
– Ты уже не скажешь. А кроме тебя, парень, некому.
– Узнают!
– хриплю, сплевывая комки слюны.
– Каждый из вас, гады, получит свое!
– А тебе что до того?
– почти добродушно "интересуется" кто-то сзади меня.
– Тебя не будет уже через минуту. Бросайте его с обрыва, пусть себе летит.
Я хорошо знаю Волчью балку и этот обрыв. Тут все восемь метров, а внизу камни.
– Э, нет!
– кричит Витька и повторяет: - Нет, нет!
Неужели что-то проснулось в нем, заговорило? И снова:
– Нет, не надо. Он, черт, живучий. А вдруг? Сначала пристрелим!
Черное колечко на взмокшем от пота лбу. Из-под куриного века взблескивает рыжий глаз.
– Стреляй сам для гарантии. Держи! Вместо светло-карего - черный глаз. Вмиг
становится багровым, из него вырывается пламя.
Почему не слышно выстрела?..
...Когда я проснулся - весь в холодном липком поту, - эта мысль не покинула меня: "Почему не слышал выстрела?" Спустя мгновение понял: ну, как мог забыть? Это элементарно: слух срабатывает медленней, поэтому я увидел пламя, но услышать уже ничего не успел. Я - тот, кем был во сне. Но кем я был? Почему один и тот же сон вижу вторую ночь подряд? И так четко, с повторяющимися деталями? Случайность? Но не слишком ли много деталей для случайности?..
"Зачем тебе копаться в этом, старина?
– ругаю себя.
– Дружки отчаливают сегодня, уезжай с ними и забудь сны, которые видел в этой сторожке. Иначе испортишь себе весь отпуск - и не только отпуск... Мало ли загадок на свете и мало ли чудаков, стремящихся все их разгадать? Зачем это тебе?"
Но я уже знаю, что ни забыть этих снов, ни вот так просто уехать не смогу. Проклятое, не подвластное уму упорство, оставшееся еще со школьных лет, заставлявшее меня с моими средними способностями пробиваться в отличники, дотягиваться до первых учеников, уже проснулось и подняло голову, как кобра. Оно много раз подводило меня, не давая уютно устроиться в жизни. Оно заставляло меня, молодого физика, младшего научного сотрудника с прочным будущим, поддерживать и развивать против своей воли рискованные идеи, вместо того чтобы по проторенному руслу кропать кандидатскую диссертацию. Я уже потерял миловидную невесту. Ей надоело дожидаться. Я прозевал перспективную должность в соседнем отделе, поругался с одним влиятельным ученым, который мог бы взять меня в свиту своих последователей...
...Я выхожу из сторожки, прощаюсь с друзьями по туристской ватаге, нехотя отвечаю на удивленные вопросы, ссылаясь то на ушибленную ногу, то на простуду, - и остаюсь еще на сутки.
Целый день слоняюсь по лугу и лесу, слушаю, как шумят деревья, подсматриваю за веселыми рыжими бестиями-белками, спускаюсь к реке и, завороженно глядя на волны, вижу в них небо с облаками, перевернутые деревья, черно-белых коров. Все это усиливает впечатление двойственности окружающего мира и самого себя, и опять я терзаюсь бесплодными мыслями, пытаюсь подобрать золотой ключик к таинственной дверце.
Разогреваю себе нехитрый обед на походной печке, пеку картошку на костре, хотя мне уже не хочется есть, - делаю все, чтобы себя занять.
С тревогой, даже со страхом жду ночи, боясь, чтобы сон не повторился, и надеясь, что он все-таки повторится. Долго лежу с открытыми глазами, наблюдая, как гаснут лучики, пробившиеся сквозь шторы, сквозь дыры в двери и бревенчатых стенах сторожки, оставшейся здесь еще с времен дровяного склада. Мне чудятся чьи-то шаги, и я приподымаю тяжелеющую голову. Шаги и трубный звук... Лось? Нет, это просто ветер, умеющий подражать кому угодно...