Закон обратного отсчета
Шрифт:
— Ты женат? — резонно спрашивает Джа хозяина. Фартуки-прихваты-полотенца висят по всей кухне, полки уставлены приправами в баночках, и пепельница забита в угол подоконника, а не красуется во главе стола.
— Нет пока, — доносится из-за дверцы холодильника. Макс передает Джену контейнеры с закусками и уже мог бы накормить солдатский взвод. — Свадьба в ноябре.
— Но живете вместе?
— Четыре года. Четыре блядских года, ты можешь себе это представить? — он, наконец, захлопывает холодильник. И, водрузив на стол тарелку порезанной колбасы, упирается в него кулаками. — Я раньше у баб даже имя не спрашивал, а здесь — четыре
— Я в шоке, — картинно закатывает глаза Джа. — А она нас не шуганет?
— Нееет. Сашка сегодня у подруги ночует. Они уже в дым, наверное, обе. Обзванивают стриптизеров. Так, у всех налито? Давайте, первая за встречу, а дальше, как пойдет.
Пошло хорошо.
— Зря вы в этом районе осели, — Джен сожалеет искренне. Макс ему нравится. Пусть парень непрост и явно с военным прошлым (может, это и роднит двух бывших солдат), но Джен по опыту знает — такой разборчив в друзьях и за каждого готов драться насмерть.
— Мы не осели, так перекантовываемся, — Макс криво улыбается, уставившись в салями. — Потом видно будет. Вы-то что здесь забыли, на ночь глядя?
— Покататься выехали, — быстро отвечает Джа. — А чем ты занимаешься?
— Работаю охранником в торговом центре, в этом… французском… блядь, никак название не запомню. Рядом еще салон «Порше». Братцы, какие там тачки! Я у них в Карреру сел покататься. Типа тест-драйв. Так в ней оргазм уже на старте.
— Представляю. Я копался в такой, — Джен тянется за бутылкой, но к Джа она стоит ближе.
— Я налью.
— Вообще, сегодня я должен был работать. Меня вчера напарник подмениться попросил. Вот, блять, удружил. Да ладно, — машет Макс и не замечает, насколько больше виски в его бокале по сравнению с остальными. — А ты механик?
Свою порцию Джа и вовсе делит на два захода. Он не любит пьянки на чужой территории с чужими людьми из-за неизбежных, как похмелье, разговоров о личном. И Джен принимает огонь на себя. Устраивается поудобнее так, чтобы надежно упираться плечом в стену, не греметь арсеналом, дотягиваясь до стопки, и чувствовать, как ветер обдувает спину. Он забалтывает Макса до сакрального вопроса «где служил?» и сужает опрятную кухню маленькой квартиры до двоих слишком молодых для «бывших» солдат.
Теперь Джа спокойно разливает только на пару. Макс уходит в нокаут к началу третьей бутылки, уснув прямо на унитазе. А Джену не сразу удается достать смартфон из кармана. Для него ночь переключается в режим слайд — шоу.
Скатерть в шотландскую клетку.
Карман на водительском кресле такси.
Родная подушка в цветочек.
— Джа, Нортон.
— Я перегнал уже, дрыхни, вояка.
Беспамятство.
Глава 4
Мутит. В голове перекатываются подшипники, бьются о стенки черепа. Вместо крови — маслянистый бензин. И если рискнешь перевернуться на бок, он стекает по венам и артериям со всего организма в одну точку, куда-то возле горла. Еще чуть-чуть и выльется на подушку. Поэтому лучше не шевелиться.
Джен так и лежал бы на мятой постели сломанным байком, пока кто-нибудь заботливый не починит. Но хочется есть из странной уверенности, что едой можно протолкнуть бензиновый ком из горла в желудок, утрамбовать и тогда — полегчает. Непременно полегчает! Только где взять хотя бы бутерброд?
Телевизор не слышен. Сквозь полоску между плотными задернутыми шторами видно, насколько
«Помираю, — свербит воспаленное сознание. — Я точно сегодня сдохну». Джен сжимает в кулаке простынь, тяжело дышит сквозь сухие губы. И замирает, нащупав пальцами что-то пластиковое.
Мобила? Положить ему под одеяло телефон, чтоб не пришлось тянуться к тумбочке… Ну кто ж мог до такого додуматься?
Чтобы позвонить Джа не приходится даже шарить по записной книжке, достаточно ткнуть кнопку вызова и вот он — последний, почти единственный номер в исходящих. Кроме него только пара не забитых в память телефонов поставщиков запчастей, которых Джен проверял специально с личного, незнакомого им номера.
— Сейчас приду, — откликается в динамике после второго гудка.
Рука с телефоном безвольно падает поверх одеяла, и сквозь щель между шторами наконец-то пробивается солнечный луч.
— С добрым утром, умирающая леблядь, — Джа врывается в комнату слишком громко, но за запах жареных сосисок Джен готов простить другу даже оскорбления. — До таблеток дотянуться не судьба, да?
Джен нечленораздельно хнычет в ответ, не пытаясь прокашляться, только хрипит и булькает. Его тянет к тарелке в руках Джа, к тостам и сосискам с разрезанными розочкой краями, он даже приподнимается на локтях, сносит переливы бензина по внутренним трубам, но тарелка проезжает мимо и гулко стучит дном о тумбочку.
— Сначала — таблетки, — издевается Джа.
Он подхватывает подушку, вытягивает ее из-под потных плеч и помогает Джену сесть. Затем мерзко шуршит упаковкой, Джена тошнит от одного вида белой блямбы, он уже чувствует на зубах мерзкий песок химикатов, а друг-садист тычет эту дрянь ему в рот с видом психиатра из ужастиков «мы вам поможем, мы вас вылечим».
— Ты еще расплачься! — Джа сует Джену в руки стакан и поддерживает, пока тот огромными глотками пытается протолкнуть таблетку до желудка.
— Вот когда ты помирал от насморка, — припоминает Джен прорезавшимся голосом. — Я над тобой так не издевался!
— Так из нас я — мелкий и слабый, мне положено. Ешь давай, алконавт. Сейчас полегчает.
Джен накидывается на еду, руки дрожат, он почти не жует и с каждым глотком все ближе подбирается к абсолютному счастью. Джа сидит рядом, наблюдает со странной улыбкой. Джен видел такую у матери.
Только однажды, когда во время разборки сильно избили лучшего друга и Джен, вернувшись домой перемазанный кровью своей, друга, подонков, против которых дрались, позорно разрыдался, уткнувшись носом в ее колени, подставляя макушку под теплые ладони. Он рассказал ей об уличных бандах, о стычках и последней драке, о том, что они были вправе защищать территорию и Людку с квартала. Мать слушала молча, только гладила по плечам, по голове, иногда прижимала к груди, пока сын не вырвется, чтобы снова измерить шагами комнату. Он позволил обработать себе порезы, и не сопротивлялся проявлениям нежности, но явно — злился и обиженно спрашивал, чего она улыбается. Понял лишь спустя долгие годы, что ей просто хотелось быть нужной уже взрослому, самостоятельному сыну.