Закон парности
Шрифт:
— А молока страусинного не желаете? — едко осведомился Лядащев и ушел, хлопнув дверью.
После этого разговора с рыцарем Лядащев потребовал дубликат шифровки, которую отняли у Брадобрея. Шифровка была доставлена. Она по-прежнему была вшита в дело Мелитрисы Репнинской.
«Как сообщает известная вам особа, племянница леди Н. — фрейлина Мелитриса Репнинская, выполнила пожелания Берлина и дала главенствующей даме порошки замедленного действия. Посему главная корова в русском стаде при смерти».
Далее сообщалось о наследовании неведомым господином всего стада, подробно перечислялось поголовье коров, лошадей, овец, телок,
Но глядя в этот текст теперь, Лядащев прочитал его совсем с другим настроением. Какой болван расставлял в шифровке знаки препинания, если их в цифровом тексте вообще нет? Аким решил, что племянница леди Н. и есть Репнинская, и при допросе выспрашивал Мелитрису о ее родственниках до седьмого колена. Не обнаружив там ни намека на англичан, он предположил, что «племянница и т. д.» просто шпионская кличка Мелитрисы. Со временем выяснилось, что Мелитриса понятия не имеет ни о какой леди Н., но за текущими делами это как-то забылось. Аким был уверен, что кому-то при дворе надо было скомпрометировать фрейлину государыни, от этой печки и танцевали.
Вглядываясь в шифровку новыми глазами, Лядащев поражался собственной слепоте. Ведь это же очевидно! Некая «племянница леди Н.» сообщает в Берлин, что по ее поручению Мелитриса дала государыне порошки. Если его догадка верна, то отравление могло быть реальностью, а на Мелитрису просто взвалили чьи-то грехи. Василий Федорович даже взмок от этой догадки.
Если его рассуждения верны, эту племянницу чертову надо разыскать, — и немедленно! Сакромозо знает, кто это, не может не знать. Только к разговору с рыцарем надо хорошо подготовиться, чтоб не ушел он опять в кусты. Я вытрясу из вас все, доблестный рыцарь!
Прощение
Странный для влюбленных разговор звучал ночью под сводами монастырской гостиницы.
— А какие налагают епитимьи?
— Разные, Сашенька. Как и грехи бывают — разные. Ну, скажем, незаконная плотская любовь облагается епитимьей на четыре года.
— Что так долго-то?
— Но ведь ты в этом не грешен? — лукаво улыбнулась Анастасия и продолжила: — Если человек не намеренно жизни другого лишил, то епитимья налагается на пять лет.
— А если намеренно? Например, на дуэли?
— А разве ты кого-нибудь убил на дуэли? — встревожилась Анастасия.
— Едва ли… Но все может быть! Как она проходит — епитимья?
— Это покаяние… не показное, а от сердца, до самого дна души своей… чтоб совесть очистилась от скверны, — Анастасия села на кровати и, быстро заплетая в косу растрепавшиеся волосы, тоном уже назидательным, учительским, стала объяснять: — Виновные в греховном деянии — это касается мирян — обязаны посещать богослужение во все воскресные, праздничные и другие дни, полагать земные поклоны с молитвою: «Боже, будь милостив ко мне, грешной…» — она покосилась на мужа, боясь увидеть в лице его насмешку, но Александр был серьезен, у она продолжила с воодушевлением: — Еще надобно держать в чистоте пост, в среду и пятницу довольствоваться сухоедением. Нужны еще подвиги благочестия. К примеру, надобно милостыню страждущим подавать…
— Эвон как? — удивился Александр. — А если без епитимьи, без всякого подвига благочестия, кинешь пятак в грязную шапку и пошел дальше, посвистывая. Это зачтется?
— Ты этим не шути, Сашенька!
— Да отчего ж не шутить? — и оба рассмеялись. Если Александр и был религиозным человеком, то очень в меру. Вся его вера умещалась в уважении к церковным обрядам — с детства приучили, и соблюдал он их настолько, насколько было необходимо гвардейскому офицеру и человеку образованному.
Такое неусердие в вере обижало Анастасию. Она требовала от мужа большего и в душе считала его чуть ли не еретиком, однажды даже крикнула в запальчивости:
— Бога ты не боишься!
— А что мне его бояться? Я чист… — ответил Александр, не задумываясь.
Ответ мужа был оскорбителен. Все их религиозные споры так или иначе были связаны с участью Анны Гавриловны, и в кратком ответе мужа Анастасия услышала прямое обвинение себе: «Я чист, потому что не предал свою мать, а ты свою оговорила. Не без твоей помощи она языка лишилась и попала в вечную ссылку». Объясни она мужу свою обиду, вся ссора ушла бы в песок, но она не могла говорить напрямую.
— Ты твердишь — я прав, я прав… Слова такие — стена, тупик! Как ты не понимаешь? Человек, живя, должен сомневаться, — слезы ее душили, голос срывался, словно падал в колодец. — Святые в келье, молясь днем и ночью, почитают себя великими грешниками. А ты потому пред собой чист, что груб душой. Потому что живешь невнимательно и не делаешь оценки своим поступкам. Все это не от ума, а от глупости.
— Александр пришел в бешенство и ушел, хлопнув дверью. Говоря о своей чистоте, он меньше всего хотел напоминать Анастасии о матери. Более того, он совершенно искренне считал, что Анастасия ни в чем перед ней не виновата. Ну, подписала она бумаги на допросе в утвердительном смысле, соглашаясь с обвинением следователя, но ведь это можно понять — испугалась! Да, Настя не Жанна д'Арк, но ведь не всем дано быть Жаннами. Если заглянуть в корень дела, то сразу поймешь, показания Анастасии в судьбе Анны Гавриловны никакой роли не играли. В пресловутом «бабьем заговоре» все обвинения были придуманы, и как бы ни вела себя на допросе Анастасия, и Лопухину, и Анну Гавриловну, и всех прочих все равно подвергли бы пыткам и обрекли на кнут. Анастасия не только не повредила матери, но и помогла. Переданный палачу крест сделал наказание Анны Гавриловны менее тяжелым, чем у других заговорщиков. И не надо на эту тему зря молоть языком! Он любого вызовет на дуэль, кто хоть намеком оскорбит его жену. Религиозные разговоры их потому кончались ссорой, что благочестие Анастасии казалось Александру истеричным, показным и ханжеским.
И теперь, после продолжительной разлуки сидя в уютной келье монастырской гостиницы, Анастасия искала на лице мужа отблеск того непримиримого, злого настроения. Искала и не находила. Александр был не просто ласков, в глазах его светилось понимание. А понимать значит сочувствовать… не только ей, но всему сущему.
— Кто же наложил на тебя епитимью? Мать Леонидия?
— Нет. Я сама. Моя епитимья длилась пятнадцать лет, а здесь в монастыре и кончилась.
Александр поцеловал теплые пальцы ее поочередно левой, потом правой руки.