Закон полена

Черная точка в середине белого листа, уходящего снегами из-под ног в самый горизонт и возвращающегося молочно-белыми облаками над головой. Точка, заставляющая ждать продолжения, ибо с точки начинаются все линии, вплетающие в узор истории зашифрованный смысл причин. Ею же и заканчиваются, возвращаясь следствием на излете.

Черная точка на заснеженном поле постепенно увеличивалась, и вскоре в ней можно было распознать человека, ведущего за собой лошадь с поклажей. Человек размеренным шагом покрывал расстояние экономя движения и силы. Лошадь плелась следом, понурив голову, и нетерпеливо подталкивала человека

Я стоял у плетня, смотрел на приближающегося путника и думал о том, что вьюга, заставившая умирать от скуки в этом дальнем селе, ночью утихла, и пора бы завтра с зарей отправляться в путь. Может быть, этот человек станет моим попутчиком в дороге, ибо вдвоем дорога короче и, чего греха таить, безопаснее.

– Идет! Идет! Приехал! – завопили пацаны, и тетка, у которой я нашел ночлег и стол, суетливо куда-то засобиралась.

– Слава Богу, успел, услышал мои молитвы, – кудахтала она, складывая в узел пучки сушеной травы, застиранную ветошь и глиняную посуду.

Через минуту человек зашел в избу, поздоровался, перекрестился на образ и спросил, где больной. Это был старик, высокий и худой. Еле заметная хромота подчеркивала прямую спину и сильные плечи, знающие труд руки, не стеснялись набухших вен, но не были тронуты старческими хворями. Высокий лоб и упрямый подбородок говорили о непреклонной воле, а взгляд смиренно признавал власть ума над сердцем и духа над умом. В складках рубища прятался просто вырезанный, деревянный крест на суровой нитке.

Тетка закудахтала пуще прежнего и повела его из избы. Когда они ушли, младший сын тетки, чумазый сорванец, поведал мне, что старик бывший вельможа, а ныне – священник и лекарь. Он ходит по дальним селам, принимает роды, крестит, лечит и отпевает, советует, когда сеять и жать, как мельницу на реке поставить, учит грамоте детей, а самое главное – сказывает сказки. Да плату за науку и помощь не берет и вообще считается святым старцем, хотя называть себя так запрещает. Словно свидетельствуя, что чумазый не врет, в избу потихоньку начал собираться народ всех возрастов и статусов. Кто с пирожком, кто с дровами, а кто и с пустыми руками, но радостный, что себя, пьяного, донес.

Спустя час старик вернулся, отдавая тетке последние указания по уходу, свалил у стены поклажу, сверху положил ружье. Пока тетка собирала на стол, грелся у печки и слушал всех – кому совет давал, кому рецепт, а с пьяным и рюмку пропустил, перекрестившись.

В свою очередь я представился и спросил, что заставило человека из другого общества вести такой образ жизни. Старик, не мудрствуя, с простым достоинством ответил.

– Не знаю я никакого другого общества, нет его, все мы, человеки – одно общество. Если храм косой – ровняй фундамент. Простой люд и есть фундамент, а все, кто тянется к кресту, стоят у него на плечах, а кто и на голову залезть норовит.

Чумазый легким котом спрыгнул с печи и дергая мать за юбку что-то тихо спросил на ухо, переминаясь с ноги на ногу.

– Иди сам и узнай, – отмахнулась тетка полотенцем. Робко двигаясь, он подошел к столу елозя пальцем в носу.

– Старче, а говорят, что ты со зверями и птицами говорить могешь?

– Иногда могу.

– Зачем тебе тогда ружье, коли ты с волками могешь договориться?

– Волки, они же, как люди: есть умные, а есть, кто только ружья и понимает. Говорить не значит договориться.

Старик отвечал спокойно, не отмахиваясь от детского любопытства:

– Понимаешь, о чем я?

Чумазый кивнул.

– Я тоже хочу научиться говорить с волками.

– Будет надобность, научишься, ежели в носу не будешь ковырять.

Чумазый вынул из носа палец и, осмелев, забрался на лавку напротив старика:

– А сказку сказывать будешь?

– Буду, поем только.

Позже, утолив голод и задымив трубкой, старик обвел взглядом собравшихся и начал свой рассказ.

Давным-давно два верных товарища, прошедшие много битв и набегов вместе и не раз спасавшие друг другу жизнь, решили породниться и поженили своих детей. И впредь завещали они потомкам женить достойных, дабы, преумножали они славу и богатство родов своих. И так продолжалось много веков, словно над этими семьями незримо парил ангел любви и согласия. За соблюдением завещания следил в каждом поколении Уважаемый Мудрец.

Но видимо ангел получил другое задание от бога, или отвлекся, или же просто устал, и выяснилось, что очередной жених детей зачать не может. Сколько ни подкладывали ему мамки дворовых девок, ни одна не понесла от него, и по правилам завещания ему отказывалось. Бедный юноша, всем сердцем любивший свою невесту, впал в великое горе.

Тем временем, опекунша невесты и по совместительству Уважаемый Мудрец получила доклад, что генеалогические древа обоих родов прочесаны вдоль и поперек, и остался один-единственный вариант – некто Радмир. Отец его был убит на войне вскоре после его рождения, а через год костлявая прибрала и мать – татарскую принцессу захиревшего степного клана. Воспитывался сирота слугой, дальним родственником со стороны матери. Последние три года участвовал в южных войнах Ее Величества, но по ранению демобилизован. За время службы разорился по причине воровства управляющего, который неизвестно куда исчез. За долги челядь, кого поймали – распродали, а непойманные спалили деревню и ушли в леса разбоить. Мужеским здоровьем достаточен, чему подтверждением наличие бастардов. В данное время Радмир как раз возвращается с войны, но о том, что разорен, скорее всего, не знает.

Вполне уже оформившаяся весна тянула за собой, словно младшего братишку, сонное лето и ласково тормошила, когда карапуз засыпал на ходу и подмерзал утренним ледком на лужах. Ворчанием талых ручьев она укоряла малыша за нерадение в учебе, предрекая проблемы в самостоятельной жизни, и показывала пример усердия, с каждым днем все жарче растапливая солнце. Она подмешивала яркой свежести в колер неба и лесов, роняя все больше разноцветных клякс полевых цветов, побуждая трудиться полки пчел и шмелей на благо преемника.

Не вмешиваясь в отношения родственников и с наслаждением принимая плоды весеннего труда, два всадника не спеша ехали по извилистой дороге, с каждым поворотом становящейся все более знакомой и родной. Следом в заводу брел неказистый мул, навьюченный всякой всячиной, так необходимой в пути.

В первом всаднике угадывался господин. Одет он был в поношенное, но добротное гражданское платье и крепкие сапоги, однако армейская выправка не давала обмануться, как и дерзкий вороной кавказец под седлом, выезженный явно не для прогулок. Господин был по-азиатски смугл и скуласт, но зелено-карий глаз и русые волосы выдавали полукровку. Пережитые лишения и жизненный опыт расписались морщинами на его обветренном лице, но еще не стерли любопытства и озорства молодости.