Закон проклятого
Шрифт:
– Понимаете, миссис Томпсон. Это не просто медальон. Это Четвертая Печать, которая дает владельцу невиданную силу. Об этом сказано еще в Новом Завете, и представляете, оказывается, она здесь, в нашем городе, рядом с нами! Боже правый! – Пастор Мэтью всплеснул пухленькими ладошками. – Мы должны всеми силами остановить демона, пока он ещё не набрал силу. Впрочем, вот, смотрите, – он поправил сползшие с носа очки и ткнул пальцем в книгу: – «И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник,
Пастор размахивал ручками, слова Священного Писания градом сыпались с его языка, причем на весьма благодатную почву. Бетси ничего не замечала вокруг. Её глаза лучились тем светом веры и любви, которого Джек не видел уже многие годы.
– «…и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором, и зверями земными…» [4]
Голос пастора Метью набирал силу. Казалось, он не сидит в кожаном кресле в доме полицейского, а вещает с амвона перед сотнями верующих.
4
Откровение святого апостола Иоанна Богослова, глава 6, ст. 7; 8.
– Он почти рядом, он приближается. Печать его появилась именно в нашем городе, и значит, ее хозяин непременно придет за ней…
Но закончить пастор не успел.
– Вон!
Грубый голос Томпсона неожиданно ворвался в звонкий речитатив святого отца. Тот осёкся, поперхнулся и удивленно посмотрел на Джека поверх очков:
– Что вы себе…
– Вон, – твердо повторил Джек.
Похоже, пастор что-то увидел в глазах Томпсона…
– Опомнись, сын мой, – пролепетал святой отец, суетливо пряча за пазуху Библию, словно полицейский хотел её отнять.
– И чтобы больше я вас здесь не видел. Ваше место в церкви, святой отец. Там и проповедуйте. А это мой дом. И моя жизнь.
Пастор вскочил и, не произнеся больше ни слова, колобком выкатился за дверь. Томпсон подошел к жене и взял её двумя пальцами за подбородок. На кукольном личике впервые за восемь лет их совместной жизни он увидел страх.
– В общем, так, девочка моя. Хватит. Если ещё раз ребёнок останется голодным из-за твоей церковной бурды…
Он не договорил. Кукольное личико дёрнулось, из глаз женщины полились крупные слезы.
– О, Господи…
Этого Томпсон не выносил никогда. Он отпустил женщину, и она, рыдая, ринулась в свою комнату, под защиту распятий и священных книг, в изобилии украшавших книжные полки.
Джек вздохнул. Похоже, ребёнка придется везти к бабушке в Лос-Анджелес. Легко говорить на работе о законе и порядке, защёлкивая наручники на запястьях всяких ублюдков. Но ведь не браслетами же с дубинкой призывать к порядку собственную непутёвую жену?
Эндрю шел по парку, загребая ботинками жёлтые осенние листья. Он уже долго бесцельно шатался по городу. Странные мысли роились у него в голове. Иногда чей-то тихий голос говорил с ним, словно кто-то маленький и невидимый сидел у него на плече и вкрадчиво нашёптывал в ухо нечто бесконечно важное, чего он пока не может понять. Эндрю со всех сил старался разобрать слова, но каждый раз голос становился тише и исчезал совсем, чтобы снова появиться через некоторое время.
Равнодушие. Равнодушие и вязкая пустота вокруг, сквозь которую так трудно идти, и все силы уходят на то, чтобы еле-еле переставлять ватные ноги. Пустота и депрессия. Вельтшмерц, Мировая Скорбь, как называли это состояние полной апатии и бессилия древние скандинавы, окутала душу Эндрю. Он понимал, что сходит с ума, что потихоньку теряет связь с этим миром и что другая, неизведанная реальность всё настойчивее засасывает его в свой мрачный водоворот. Но ему было всё равно. Полное равнодушие. Абсолютная пустота. Древняя Мировая Скорбь.
Дубовый лист промчался у Эндрю перед лицом. Совершив в воздухе несколько фигур высшего пилотажа, жёлто-зеленый самолетик опустился на землю около давно не крашенной скамейки, коих в парке было несметное количество.
Эндрю присел на скамейку и устало вздохнул.
«Сегодня день рождения Нэнси» – пришла мысль, тягучая как жвачка. Он повертел её так, эдак, повалял на языке знакомое имя и мысленно пожал плечами. Нэнси. Ну и что? Просто имя. Одно из многих.
«Работа… Бар… А был ли я сегодня там? Странно, не помню… Вроде заходил… Хосе там был, кажется… Или не заходил?»
Он тщетно напрягал память, но в голове лишь вертелись какие-то смутные обрывки воспоминаний, упорно не желающие выстраиваться в какую-либо определенную картину.
Вот он заходит в бар. Хосе с бледным, испуганным лицом маячит у стойки. Лохматая, разъяренная девчонка. Кто это?.. Ах да, Молли. Та самая, которая навела на торговца антиквариатом. Вот он протягивает к ней руку…
Картина смазывается. На него наплывает огромный негр, брызжа кровью из распоротой груди. Он пытается поймать музыканта своими обезьяньими лапами, капли его крови заливают глаза Эндрю, нестерпимо жгут кожу щёк. Красная, горячая волна застилает взгляд…
Эндрю очнулся и встряхнул головой. Похоже, он заснул на минуту прямо на скамейке, и ему привиделся кошмар. Но что-то уж больно реально для сна.
– Господи, что со мной творится? – простонал он.
Ворона с важным видом прошагала мимо и принялась за недоеденный хот-дог, который кто-то бросил возле урны.
– Здесь свободно?
Мужчина в синем пальто, явно сшитом на заказ, подошел к отдыхающему в одиночестве музыканту. Дорогие ботинки. Дорогой кожаный портфель. Улыбка из дорогих вставных зубов.
Эндрю вяло кивнул головой. Свободных скамеек ему, что ли, мало?
Мужчина присел рядом и развернул свежую газету.
– Правда здесь красиво? – вдруг сказал Эндрю. Мужчина удивленно поднял глаза от колонки биржевых новостей. – Настоящая красота, правда? Что? Ты говоришь, зимой красивее?
Мужчина в пальто ещё раз покосился на странного парня, одетого во всё чёрное и беседующего сам с собой. Потом быстро отвел взгляд, открыл портфель и убрал газету.
– Возможно, зимой красивее, но я люблю осень. Она прекрасна, как агония… А зима… Что может быть красивого в трупе?..