Закон Шруделя (сборник)
Шрифт:
Он повернулся к Грише:
— Ты слышал?
Гриша помотал головой.
— Вот и товарищ не слышал. Откуда у вас такие сведения, товарищ Копылев, а?
Копылев смутился и как-то двусмысленно потупил глаза, как будто сведения-то были достоверные, но он не имел права раскрывать их источник.
— Но это не главное, — продолжал Шрудель. — Главное — то, что наша газета — рупор рабочего класса. А вы нам антисоветчину предлагаете напечатать.
— Антисоветчину?! — Копылев отпрянул так, что едва не задел локтем один из бумажных небоскребов.
— Ну да, — равнодушно подтвердил
Поняв, что дал маху, незадачливый поэт решил вступить в спор, но Шрудель пресек эту попытку, сменив грозную интонацию на доверительную:
— Допустим, я вам верю. Верю. Но ведь читатель может засомневаться. Так что извините. Тут надо еще поработать.
— А следующая? — спросил Копылев, глазами указывая на листок.
Шрудель поморщился, но продолжил:
Ицхак Рабин опять, увы, встревожен, Но пусть не плачет и расскажет всем, Его любимый дядя — дядя Сэм, И долларом, и бомбами поможет.— М-да… «но пусть она вас больше не тревожит, я не хочу печалить вас ничем». Слушайте, Копылев, а почему у вас все все время плачут? Прям какой-то плач Ярославны. И почему Рабин «опять» встревожен? А до этого чем он был встревожен? И откуда такая уверенность, что кто-то обязательно пришлет деньги? Это уже вторая эпиграмма, в которой кто-то кому-то шлет деньги. Чует мое сердце, что, если бы дядя Сэм и вам подкинул немного деньжат, вы бы упираться не стали.
Копылев отчаянно замотал головой, как бы всячески отрицая такую беспринципность.
— Но главное, — цокнул языком Шрудель, — это снова ваша политическая близорукость.
— А здесь-то где? — удивился Копылев.
— Вот чудак-человек, — пожал плечами Шрудель, глянув на Гришу. — Ну, как же? Вот вы пишете «Ицхак Рабин опять, увы, встревожен». «Увы»! Вам что, жаль премьер-министра Израиля? Или, может, вы поддерживаете агрессивную политику Израиля на Ближнем Востоке?
— Нет, но…
— Ладно, — сказал Шрудель миролюбиво. — Это уже не мое дело, потому что вам все равно надо в «Крокодил». Мы в основном лирику печатаем. Жаль, что Ершов вас не предупредил.
Одной рукой он попытался вернуть листок автору, а другой дружески приобнять того за плечи, дабы направить к двери.
— А там есть и лирика, — сказал Копылев и вывернулся из объятия Шруделя каким-то змеевидным телодвижением. — Как раз следующее стихотворение. Ниже.
Шрудель хмыкнул и, почесав небритый подбородок, вздохнул.
— Ну, давайте, почитаем вашу лирику.
В прожорливое брюхо таксофона Рукой дрожащей двушку опускаю, И голос твой, такой родной, знакомый, Мне сердце очень сильно обжигает.«Очень сильно» — это очень сильно, — повторил Шрудель задумчиво, причмокивая, словно пробовал слова на вкус. — Но мне даже нравится, а, Григорий? Что-то
— Ничего не понял — искренне удивился Шрудель. — Это что, финал?
— Да, — смутился Копылев, — наверное, я что-то пропустил… или перепутал… Простите…
— Гм, — хмыкнул Шрудель, — нет, ну начали-то вы за здравие, можно сказать, я даже удивлен, но дальше как будто игла по пластинке поехала… И потом, ну, что опять за мещанская меркантильность? Тем более в лирическом стихотворении. «Двушка», «пятак», «рубль». Ощущение, что вы убытки от встреч с любимой подсчитываете. Снова налицо какая-то болезненная тяга к материальным ценностям бытия. Желание, которое вы отчаянно сублимируете в своих произведениях. Конечно, советская наука решительно отвергает лживое учение Фрейда, но в вашем случае я бы сделал исключение. Скажите честно, вы бедствуете?
— Нет, — испуганно ответил Копылев, но тут же поспешно добавил: — Хотя, конечно, определенная нехватка ощущается.
— Понятно. К сожалению, нехватка ощущается и в ваших стихах. И это — нехватка поэзии. Что иногда даже печальнее нехватки денег. Хотя это спорный вопрос. Но вы не расстраивайтесь. Я читал и похуже. Причем это были сплошь члены Союза писателей. А у вас тут даже есть удачные строчки. Вы вообще кем работаете?
— Кварцедувом.
— Ну, вот видите! — радостно воскликнул Шрудель. — Значит, мы друг друга понимаем!
Что означало это восклицание, было непонятно, а посему и спорить с ним было бессмысленно.
— А писать не бросайте, — сказал Шрудель, провожая растерянного автора до двери. — Это вам мой совет.
После чего он выставил Копылева в коридор и вернулся к Грише:
— Видал, что поэзия с простым человеком творит? Но, я считаю, творчество надо поощрять. Даже такое. Тем более что теперь Ершов мне должен.
— За что?
— Как за что? Я принял человечка, выслушал стихи, пока Ершов на втором этаже в шахматы режется.
— Так он здесь?
— Ершов?! Конечно. Торчит в кабинете у Сухарева — у них сегодня финальная партия. Если человек занят, зачем его зря тревожить? А я люблю помогать. Люди должны друг другу помогать. И иногда чужую работу делать. Сам посуди, какой начнется хаос, если каждый будет заниматься только своим делом. Ужас. Слушай, а чем конкретно занимается кварцедув?
Гриша пожал плечами.
— Кварц, наверное, выдувает.
— Спасибо за морфологический разбор слова, — хмыкнул Шрудель. — До этого-то я и сам как-то допер. Короче, относи-ка ты свой шедевр Ильичу, и айда дернем по пивку, а? Как ты смотришь на такое развитие событий в мире?