Закон Шруделя (сборник)
Шрифт:
— А почему нельзя было срубить деревья какие-нибудь? — удивился Гриша.
— Ха! — воскликнул Шрудель и глянул на Баума. Тот снисходительно усмехнулся и, откинув взмахом головы прядь волос с лица, элегантно опрокинул в рот очередную порцию водки, не дожидаясь компании. — Святая простота. Ты хоть понимаешь, что такое художественная метафора?
— Нууу…
— Баранки гну! Но это еще не все! Последний участок дороги упирается в гору — ошибка инженеров. Как тебе такая финальная загогулина? Это же наша страна! Народ жертвует всем ради дороги, которая никуда не приводит,
Гриша растерянно посмотрел на Баума. Но тот печально жевал пучок петрушки из принесенного официантом салата. Ему явно льстил имидж непонятого и неоцененного гения.
— Тупик! — закричал Шрудель так громко, что молодая компания за соседним столом вздрогнула и обернулась.
— Ну, вообще-то в послесловии говорится, что гора была взорвана, а строительство продолжено, — скромно добавил Баум, дожевав петрушку и принявшись за кусок черного хлеба с щербатого блюдца, принесенного к салату.
— Ай, — махнул рукой Шрудель, опрокинул в рот рюмку водки и, щелкая пальцами как бы в поисках закуски, захрипел сдавленным голосом:
— Вынужденное добавление. Искажение художественной правды в угоду политической конъюнктуре.
— У меня тут случайно книга с собой, — неожиданно сказал, слегка заикаясь, Виталик и повернулся к Грише: — Вам подписать?
Гриша глянул на Шруделя. Тот одобрительно кивнул головой: мол, бери — не прогадаешь.
— Если вам не жалко, — сказал Гриша и растянул губы в дружелюбной улыбке. Вышло несколько искуственно.
Виталик достал из кармана небольшую книжицу и положил на стол.
— Вот.
И тут же заерзал, глядя куда-то в сторону.
— Ой, братцы. Вы извините, я отойду на минутку. Мне надо с Сапенковым поздороваться. Позже подойду.
— Давай, давай. Сапенков — это сила, — понимающе закивал Шрудель.
Гриша хотел было окликнуть Виталика — а как же с «подписать»? Но Шрудель успокоил:
— Не ссы. Он уже все подписал.
— Как это? — удивился Гриша, решив, что здорово набрался, раз пропустил этот исторический момент. Он раскрыл книгу — на первой странице было размашисто выведено: «Спасибо. Без Вас эта книга бы не состоялась. Виталий».
Гриша недоуменно перевел взгляд на Шруделя.
— Да не волнуйся, — успокоил тот, — он всем одно и то же пишет. Точнее, дома подписывает, а потом раздает — так, чтоб не искать ручку и время не тратить. В связи с этим была даже забавная история. Он подарил один экземпляр Войникову, а Войников был как раз тем, кто гнобил эту книгу до последнего момента. И представь, он получает такую дарственную надпись «Без Вас эта книга бы не состоялась». Ха-ха. Войников пообещал, что после такой издевки костьми ляжет, но следующую книгу Виталика прикроет. Вот так.
Гриша почувствовал, что перестает понимать дикую логику времени, и решил, что самое время выпить. Он опрокинул свою рюмку водки. Виталик на него не произвел почему-то никакого впечатления (тем более у него на то были веские основания, а именно знание будущего), и он позволил себе поделиться этим соображением со Шруделем:
— Что, неужели он действительно такой талантливый?
— Слушай, старик. Шрудель тебя со всякой шпаной знакомить не будет. У Виталика эту его «Шпалу» в «Континенте» напечатали, между прочим. Отрывки, в смысле. Или один отрывок. Так что поверь мне, мы еще будем когда-нибудь хвастаться, что сидели за одним столом с Баумом. Думаю, в будущем его имя будет известно каждому школьнику. Правда, может, он к тому времени сменит фамилию.
— В смысле?
— Ну, он же не Баум никакой.
— Да? — опешил Гриша. — А кто?
— Антонов. Русский с головы до пят. А Баум — это так, творческий псевдоним. Точнее, фамилия первой жены.
— А зачем?
— Для него это принципиальный вопрос. Говорит, пока у нас в стране есть «пятый пункт», я буду Баумом. Но, между нами, девочками, Антонов — так его фамилия. Если хочешь печататься на Западе, надо создавать себе определенный образ. А семитская фамилия априори вызывает больше симпатии, чем Антонов. Вот нам с тобой в этом плане повезло. Даже менять ничего не надо. Впрочем, он и Антоновым стал бы известным. Или еще станет.
— Не уверен, — пожал плечами Гриша, который не мог раскрыть источника своей неуверенности. — Мне почему-то кажется, что не станет.
— Да? А что ты у него читал? А что ты у меня читал? Что вы, молодежь, вообще читаете? — неожиданно разозлился Шрудель. — Понахватались зарубежных слов, понакупали себе шмоток заграничных, пиздоболок всяких.
— Бейсболок, — поправил Гриша.
— Истории своей не знаете, города родного не знаете, героев не знаете. Россию не любите. Только сидите и ворчите, как старики на печке. Этот не будет знаменитым. Этого читать не будут. Откуда вы только такие наглые беретесь? И еще берете на себя смелость считать себя будущим великой России. Впрочем, весь народ у нас такой. Тупой и косный. И Россию не любит.
Гриша с удивлением отметил, что в его новом друге, оказывается, уживались не только флегматичность с нервозностью, не только самокритичность с самоуверенностью, но еще и национализм с русофобией.
Возражать он не решился, а потому сменил тему.
— А с Довлатовом ты часом не знаком?
— С кем?! — раздраженно прохрипел Шрудель, поморщившись после очередной опрокинутой в себя рюмки водки. Разволновавшись, он зачастил с выпивкой.
— С Довлатовым, — смутился Гриша, мучительно подсчитывая, был ли тот вообще известен кому-либо в 1975-м.
— Нет. А-а, это который в «Вечернем Таллине», что ли? Да нет… видел пару раз в Питере… через общего знакомого. Ну… такой… журналист… что-то там пишет… вполне кондовое. Чуть похуже Вальдмана, чуть получше Синюшникова. И что?
— Да нет… ничего…
— Я тебе таких цельный вагон наберу. Только зачем? Слушай, я же тебя могу познакомить с действительно стоящими людьми. А этих довлатовых забудут через пару лет. О! Видишь того усатого?
Гриша повернул голову и посмотрел в сторону толстого усача, который шел явно по направлению к ним. Рядом семенила молодая загорелая девушка.