Закон - тайга
Шрифт:
— Это его дело. Он мне не поделыцик. И колоться не обязан. Не мой кент. У него свой хозяин. Перед ним ответ держать станет. Я за свое — перед сходом.
— Теперь уж сходов не будет. Знают фартовые все. В Трудовое от нас пятеро законников ушли. Они все расскажут.
— Я и сам письмо послал им! Чего бояться? Легавые приморили. Сунули к лидерам. Все написал кентам без липы. Это мне отпустят, — ощерился Тесть.
— Кого скрываете? Глобуса? Его нет в живых. Вырви Глаз — безнадежен. Никого у вас нет. В Трудовом фартовые
— Мне уже терять нечего! — отмахнулся фартовый.
— Да как сказать… Вас фартовые Трудового целиком охарактеризовали. Значит, в душе простились навсегда, — вздохнул следователь.
— Темнуха! Просчитались вы, гражданин следователь. Никто из кентов не станет ботать с вами…
— Ну а откуда мне известны подробности последней ночи Никиты, о походе фартовых с ним в тайгу?
— Последнее легавый рассказал. А что с фраером было — не знаю.
— Если без ведома бугра ставят на щеке метку, того хозяина фартовые в грош не ставят. Значит, и с вами так было?
— Нет!
— Значит, Глобус метку без вашего согласия ставил?
— Нет! — выпалил Тесть.
Следователь уловил слабое место бугра-тугодума и засыпал его вопросами:
— Никиту метили при вас?
— Нет.
— Доложили, как сделали?
— Сам увидел.
— Эфиром усыпили?
— Да, — растерялся Тесть вконец.
— В больничке стащили?
— Да, сявка сработал.
— Знал, что повесится?
— Нет. Не думал.
— Зачем из барака выгнали?
— Так положено с сучней.
— Кто сказал, что Никита ссучился?
— За ним Шибздик смотрел. Он легавого почти до Трудового довел.
— Видел, куда ушел Никита?
— Нет. Ссучившийся — равно жмур. Таких не шарят и дышать не оставляют.
— Хотел убить его потом?
— Нет! Муха страшней смерти. Да и не фартовый он, всего- то мелкий фраер. Об такого никто в Трудовом мараться не стал бы, побрезговали бы.
— А если б стал?
— Фартового — да, пришили бы. Фраера — нет.
— Зачем же метили фраера?
— Чтоб фартовые знали. Не погорели бы на нем. Для них этот знак. Для всех. На будущее…
— Никита с фартовыми часто общался?
— В одной зоне и бараке, приморенные канали. Мало что ль?
— Он знал о фартовых недозволенное остальным?
— Нет. Хотя и скрывать было нечего. Все одну лямку тянули.
— Вы велели Глобусу муху поставить?
— Да, — вырвалось само собой.
Тесть хотел замкнуться, не отвечать. Но было поздно.
— Если бы поймали гастролеров, убили бы их на разборке?
— Как
— За свой авторитет иль за Тихона?
— За все разом. Чтоб в моей кодле второго хозяина не водилось.
— А если бы вас убили? Кто был бы обязанником, кто — бугром?
— О том не ботали. Я рамса и очко не уважаю. И мокрить меня фраерам не дано. Обязанники за меня — все фартовые. С ними ни один мусор не сладит. Туго ему придется. Хоть и другой у них теперь бугор, — вздохнул Тесть и замолчал, не стал отвечать на вопросы следователя.
— Василий, ничего нового вы мне не сказали. По моим вопросам это должны были понять. Не мне вы помогаете. Сами себе. И скоро это поймете, — сказал следователь и, вызвав охрану, бросил коротко: — Рюкзак в камеру отдадите. Второго подследственного — ко мне…
Едва Тесть переступил порог камеры, охранник отдал ему рюкзак. Бугор поставил его на шконку, развязал. И медленно, не торопясь, доставал содержимое.
Теплое белье, даже шарф и носки не забыли положить кенты. Копченая колбаса, масло, хлеб, сахар, курево. Аккуратно завернуты в полотенца куски мыла.
Тесть искал письмо. Он обшарил все карманы. Там пусто. Ни в хлебе, ни в масле, ни в сахаре… Нигде даже записки не было. Обидно стало. И хотя был голоден, аппетит пропал. Он сел на шконку потерянно, опустив плечи. Захотелось курить. Василий открыл пачку папирос. Достал. Хотел размять в пальцах, но почувствовал, что в руке не папироса, а свернутый под ее размер лист бумаги, исписанный мелким, бисерным почерком.
— Кенты! — разулыбался Тесть и поднес листок ближе к свету.
Новости в письме устарели. Почти обо всем знал бугор, кроме того, что Сова сумел слинять прямо из «воронка».
— Лихой фартовый, мне б тебя в кенты, падлу, — улыбался Тесть.
Когда узнал, что тот убил печника, нахмурился. Желваки заходили, сжались кулаки.
— Опять обосрался, подлюка, лярва недомерная! Накрою, костыли из жопы живьем вырву! — грозил бугор в тишину камеры. — Легавых прислали целую кодлу из-за тебя! Нынче кен- там не продохнуть! А все ты, хорек, козел облезлый! Погоди! Я тебя еще накрою, размажу гниду по закону! Чище некуда разделаю! — метался по камере бугор.
…Две недели вымещал он злобу на лохматом мокрушнике — сокамернике. Бил его иногда. А потом, усевшись напротив, ел харчи из передачи. Сосед молчал. Лишь однажды глазами попросил покурить. И Тесть вдруг вспомнил себя в прежней камере…
Молча указал взглядом на папиросы. Лохматый дрожащей рукой взял одну. Затянулся дымом, аж слезы выступили.
Тесть смутился. На воле б — ладно. А тут — по закону надо. В ходке все равны.
Докурив, погасил папиросу сосед, сказал глухо:
— Я кололся на допросе, чтоб тебя к обиженникам не кинули. Мне все равно вышка. Даже следователь не скрывает, что мои дела плохи…