Законный брак
Шрифт:
Помню, одной жаркой влажной ночью я проснулась оттого, что мимо нашего окна пронесся мотоцикл без глушителя. Я поняла, что Фелипе тоже не спит. И снова выбрала слово наугад.
– Расскажи мне… о рыбе, – попросила я.
Фелипе надолго задумался.
А потом, лежа в залитой лунным светом комнате, не спеша стал рассказывать о том, как в детстве они с отцом ходили на ночную рыбалку, – он тогда был еще совсем маленьким и жил в Бразилии. Они вместе шли к бушующей реке, ребенок и взрослый, и жили там в палатке несколько дней – босые, без рубашек. Питались лишь тем, что удалось поймать. Фелипе
В этих экспедициях основной задачей Фелипе было помогать отцу натягивать сеть через реку. Здесь главное – уловить стратегию. В течение дня отец с ним почти не разговаривал (он был слишком сосредоточен на рыбалке), но каждый вечер у костра излагал свой план по поводу того, где завтра лучше натянуть сеть. Он говорил с Фелипе, как мужчина с мужчиной, спрашивая шестилетнего сына: «Видишь то дерево примерно в миле вверх по течению – то, что наполовину затонуло? Может, пойдем туда завтра, обследуем местность?» А Фелипе сидел на корточках у костра, внимательный и серьезный, и по-взрослому слушал отца, обдумывая его план и кивая с одобрением.
Отец Фелипе не питал великих амбиций, не был он и мыслителем или хорошим дельцом. По правде говоря, он вообще не очень любил работать. Зато прекрасно плавал. Зажав в зубах охотничий нож, он переплывал широкую реку, проверяя сети и ловушки, а маленький сын тем временем ждал его на берегу. Фелипе было одновременно и страшно и интересно смотреть, как отец раздевается до трусов, закусывает нож и борется с быстрым течением, – ведь он знал, что, если отца унесет, он останется один в гуще дикого леса.
Но отец всегда возвращался. Он был очень силен.
В темноте нашей жаркой спальни на Бали, под мокрыми колышущимися москитными сетками Фелипе показывал мне, каким сильным пловцом был его отец. Лежа на спине во влажном ночном воздухе, он изображал его идеальный брасс – плыл, двигая руками плавно, как призрак. И хотя прошло несколько десятков лет, Фелипе по-прежнему мог в точности воспроизвести звук, который издавали руки отца, рассекая стремительные темные воды: «Шт-а, гиги-а, гиги-а…»
И это воспоминание, этот звук становились моими. Теперь и мне казалось, что я все это помню, хотя никогда даже не встречала отца Фелипе – он умер много лет назад. Мало того, во всем мире найдется, пожалуй, не больше четырех человек, которые вообще помнят отца моего суженого, и лишь один из них – до того момента, как Фелипе рассказал мне эту историю, – помнил, как выглядел этот человек, когда плыл по широкой бразильской реке в середине прошлого века, и какие звуки были вокруг. Но теперь и мне казалось, что я помню эти звуки, и это воспоминание почему-то было мне очень дорого.
А ведь это и есть близость: когда люди рассказывают друг другу истории в ночной темноте.
Эти тихие ночные разговоры, на мой взгляд, как нельзя лучше иллюстрируют необъяснимую алхимию отношений. Когда Фелипе рассказал мне, как плыл его отец, я ухватила этот расплывчатый образ и
Через несколько недель после приезда на Бали наше дело об эмиграции наконец сдвинулось с места.
Адвокат из Филадельфии сообщил, что в ФБР наконец закончили проверять мое уголовное прошлое. Я прошла проверку. Теперь любой иностранец мог без риска для жизни жениться на мне, что означало: в Министерстве нацбезопасности теперь могли начать рассмотрение заявки Фелипе. Если все пройдет как надо и Фелипе все-таки выдадут счастливый билетик – предсвадебную визу, – в течение трех месяцев ему можно будет вернуться в США.
Наконец-то показался свет в конце тоннеля. Наше бракосочетание теперь стало неизбежным. В эмиграционных документах – при условии, что Фелипе их получит, – конечно, будет совершенно недвусмысленно указано, что их обладателю разрешается въезд в Соединенные Штаты, но лишь на тридцать дней, в течение которых он обязан жениться на некоей гражданке Элизабет Гилберт (и только на Элизабет Гилберт), или его ждет безвозвратная депортация. И хотя к правительственным документам не прилагалось огнестрельного оружия, вряд ли у кого-то могли возникнуть сомнения, что это и есть тот самый «брак под дулом пистолета».
Новость быстро дошла до наших родных и друзей по всему миру, и посыпались вопросы. Что за церемонию вы задумали? Когда состоится свадьба? Где? Кто приглашен? Я уклонялась от ответа. По правде говоря, я особенно не задумывалась о свадебной церемонии, и в первую очередь потому, что сама идея «играть свадьбу» публично сильно действовала мне на нервы.
В своих исследованиях я наткнулась на письмо, написанное А. П. Чеховым его невесте Ольге Книппер 26 апреля 1901 года. В этом письме прекрасно объясняются все мои страхи. «Дай слово, что ни одна душа в Москве не узнает о нашей свадьбе до того, как она состоится, – и я готов жениться на тебе хоть в день приезда. Я почему-то страшно боюсь самой свадебной церемонии, поздравлений, шампанского, которое непременно нужно держать в руке, улыбаясь при этом смутной улыбкой. Можно же поехать прямо из церкви в Звенигород? Или, еще лучше, пожениться в Звенигороде? Подумай об этом, дорогая, подумай! Ведь говорят, ты умная женщина».
Вот именно! Подумай!
Мне тоже хотелось пропустить официальную часть и поехать сразу в Звенигород – пусть даже я никогда не слышала о том, где этот Звенигород. Я мечтала выйти замуж как можно скромнее, как можно более украдкой – желательно даже никому об этом не говорить. Есть же мировые судьи и мэры, способные быстро и безболезненно осуществить эту процедуру? Когда я поведала эти соображения своей сестре Кэтрин по электронной почте, та ответила: «Такое впечатление, что ты не замуж выходить собралась, а делать промывание кишечника». И правда, после нескольких месяцев дотошных допросов Минбезопасности наше грядущее бракосочетание больше всего напоминало именно колоноскопию.