Законный брак
Шрифт:
Эмили Дикинсон писала: «Из всех душ, созданных Творцом, я выбрала одну». И вот именно эта идея – что по сугубо личным причинам мы можем предпочесть одного человека, которого будем любить и оберегать больше остальных, – и выводит из себя родственников, друзей, религиозные организации, политические партии, сотрудников иммиграционной службы и военных по всему миру. Эта селективность, эта узконаправленность ваших интимных чувств бесит абсолютно всех, кто мечтает вас контролировать. Почему, вы думаете, американским рабам не позволялось заключать браки? Потому что работорговцам было страшно даже подумать о том, чтобы позволить рабу испытать ту безграничную эмоциональную свободу и чувство ревностно оберегаемой интимности, которые культивирует брак. Брак в некоторой степени символизирует свободу сердца, а такие дела недопустимы в рабовладельческом обществе.
По этой самой причине, заявляет Маунт, с целью усилить собственное
Но люди все равно продолжают это делать. Сопротивляются коллективному мнению и выбирают одного, а не многих, и любят этого одного. Мы видели, как это случилось в раннехристианскую эпоху, помните? Отцы раннего христианства совершенно недвусмысленно наказывали людям выбирать целомудрие, а не брак. Целибат должен был стать новым общественным порядком. И хотя некоторые ранние христиане действительно приняли обет целомудрия, большинство все же решительно отказались от этого. В конце концов христианским лидерам пришлось уступить и смириться с тем, что люди все равно будут жениться. С аналогичной проблемой столкнулись марксисты, попытавшись создать новый мировой порядок, при котором дети воспитывались бы в коммунальных детских садах, а между парами не существовало бы особой привязанности. Но коммунистам повезло не больше, чем ранним христианам. Фашистам тоже не повезло. Им, безусловно, удалось повлиять на форму брака, но искоренить его как институт – никогда.
Справедливости ради скажу, что не удалось это и феминисткам. На первом этапе феминистской революции радикальные активистки питали утопические мечты о том, что свободные женщины, будь у них выбор, предпочтут отношения сестринской солидарности репрессивному институту брака. Некоторые из этих активисток, например сепаратистка Барбара Липшуц, дошли до того, что стали утверждать, будто женщины должны и вовсе перестать заниматься сексом – потому что секс якобы представляет собой действие, унижающее достоинство женщины и подавляющее ее. Целибат и дружба – такой должна была стать новая модель отношений для женщин. Скандально известный манифест Липшуц так и назывался: «Никто не должен никого иметь». Святой Павел, возможно, выразился бы иначе, но принцип проповедовал тот же: плотские связи неизменно порочат человека, а романтические партнеры отвлекают его от более возвышенного и почтенного предназначения.
Но Липшуц и ее последовательницам не удалось искоренить человеческое стремление к сексуальной близости, как не удалось это и ранним христианам, и коммунистам, и фашистам. Многие женщины – даже очень умные и независимые – в конце концов все равно предпочли союз с мужчиной. А за что борются сегодняшние феминистские активистки-лесбиянки? За право заключать браки. За право заводить детей, создавать семью, за право сковать себя законными узами. Они хотят быть частью института брака, чтобы с его помощью творить историю – а не стоять за забором, швыряя камни в его старый серый фасад.
Даже Глория Стайнем, само олицетворение американского феминистского движения, в 2000 году решила выйти замуж. В день свадьбы ей было шестьдесят шесть лет, она по-прежнему находилась в здравом уме и совершенно четко осознавала, что делает. Однако некоторые ее последовательницы восприняли этот поступок как предательство, как низвержение святого. Но что важно, сама Стайнем рассматривала свой брак как свидетельство победы феминизма. Она объяснила, что если бы вышла замуж в 1950-е, «как и должна была», то стала бы всего лишь рабыней мужа или, в лучшем случае, его смышленой помощницей. Однако к 2000 году, и не в малой части благодаря ее безустанным стараниям, брак в Америке эволюционировал до такой степени, что женщина теперь могла одновременно быть не только женой, но и человеком, сохраняя все свои гражданские права и свободы в неприкосновенности. Но решение Стайнем все равно разочаровало многих ревностных феминисток, которые так и не оправились от столь вопиющего оскорбления – ведь их бесстрашная предводительница предпочла мужчину сестринским отношениям! Из всех душ, созданных Творцом, Глория Стайнем тоже выбрала лишь одну – и из-за этого решения все остальные почувствовали себя ненужными.
Но нельзя запретить людям хотеть того, чего им хочется, – а как выясняется, большинству людей нужны именно что интимные отношения с одним, особенным человеком. А поскольку интимные отношения невозможны при открытых дверях, люди начинают очень активно сопротивляться всем и всему, что мешает реализации их простого желания остаться наедине с возлюбленным. И хотя власть имущие на протяжении всей человеческой истории пытались заставить нас отказаться от этого желания, у них так и не получилось. Мы твердо держимся за свое право связать жизнь с другим человеком – законно, эмоционально, физически, материально. Мы не оставляем попыток, пусть даже безуспешных, воссоздать аристофановских двухголовых, четырехруких и четырехногих идеальных людей.
Это стремление проявляет себя повсюду и порой принимает самые удивительные формы. Мои знакомые – самые большие противники стереотипов и враги системы на свете, с ног до головы покрытые татуировками, – вдруг решают пожениться. Самые большие любители случайных сексуальных связей, каких я знаю, тоже женятся (нередко это кончается катастрофически, но они все же пытаются!). Женятся даже глубокие мизантропы, несмотря на обоюдное отвращение ко всему человечеству. Я вообще знаю очень мало людей, которые не попытались бы хотя бы раз в жизни вступить в длительные моногамные отношения в той или иной форме, – даже если эти отношения не скреплялись законно или официально, в церкви или зале регистрации. Большинство моих знакомых пробовали заключить длительные моногамные отношения даже несколько раз, несмотря на то что предыдущие попытки заканчивались разбитым сердцем.
Даже мы с Фелипе, два боязливых разведенных человека, гордящихся своей богемной независимостью, постепенно начали создавать собственный мирок, который подозрительно напоминал брак еще до вмешательства иммиграционной службы. Ведь еще до того, как мы услышали о существовании офицера Тома, мы жили вместе, строили планы и спали в одной кровати; у нас были общие деньги, мы принимали друг друга во внимание, когда планировали будущее, и отказались от отношений с другими людьми. Что это такое, если не брак? Мы даже устроили церемонию и принесли клятвы верности. (Даже две церемонии!) Мы выстраивали нашу жизнь сообразно этой системе отношений, потому что нам чего-то не хватало. Как не хватает многим. Нам не хватает близости, хотя она чревата эмоциональными травмами. Мы жаждем близости, даже если не понимаем, что это такое. Мы жаждем близости, даже когда любить так, как любим мы, незаконно. Даже когда нам внушают, что нужно жаждать чего-то еще – чего-то более благородного, более возвышенного. Но мы все равно хотим близости с другим человеком, и у каждого на это свои, глубоко личные причины. Никому еще не удавалось разрешить эту загадку, и никто пока так и не сумел запретить нам этого хотеть.
Фердинанд Маунт пишет: «Несмотря на все попытки власти предержащей умалить значение семьи, уменьшить ее роль и даже искоренить ее в принципе, мужчины и женщины упрямо продолжают не только размножаться и производить потомство, но и жить парами». (И я бы к этому добавила, что не только мужчины и женщины, но и мужчины и мужчины продолжают упрямо жить парами. И женщины и женщины. От этого власть имущие, разумеется, приходят в еще большее бешенство.) Столкнувшись с реальностью, репрессивные власти в конце концов всегда сдаются, смирившись с неизбежностью человеческой тяги к созданию пар. Но они не сдаются без боя, эти мерзкие авторитеты. Их поражение всегда проходит по одной и той же схеме, которая, как утверждает Маунт, в западной истории постоянно повторяется. Сначала до властей медленно доходит, что невозможно заставить людей предпочесть спутника жизни преданности высшему делу – и потому брак невозможно искоренить. Но, оставив попытки по полному уничтожению брака, они начинают пытаться его контролировать, придумывая различные сдерживающие законы и ограничения. Когда отцы Церкви наконец смирились с существованием брака в Средние века, они немедленно навалили на брачующихся целую кучу новых суровых условий: жениться теперь разрешалось только в присутствии священника; для женщин устанавливалось понятие ковертюры и т. д. Потом церковники и вовсе сошли с ума, пытаясь контролировать все аспекты брака, вплоть до частных сексуальных отношений между супругами.