Законный брак

Гилберт Элизабет

– Желаю счастья в семейной жизни, – сказал сотрудник консульства моему бразильскому жениху, и его отпустили на свободу.

На следующее утро он сел на рейс «Китайских авиалиний» и через Тайбэй прилетел на Аляску. В Анкоридже Фелипе успешно прошел американскую таможню и иммиграционный контроль и сел на самолет до аэропорта Кеннеди. Через несколько часов, ледяной зимней ночью, я выехала ему навстречу.

И хотя мне нравится думать, что я держалась вполне стоически на протяжении предыдущих десяти месяцев, должна признаться, что, как только я приехала в аэропорт, всей моей собранности настала крышка. Все страхи, которые я сдерживала с момента ареста Фелипе, выплеснулись наружу в тот самый момент, когда он был уже без

пяти минут дома, без пяти минут в целости и сохранности. У меня потемнело в глазах, я вся затряслась и вдруг стала бояться всего. Я боялась, что приехала не в тот аэропорт, не в то время, не в тот день. (Я перепроверяла расписание семьдесят пять раз, но все равно боялась.) Я боялась, что его самолет разбился. У меня возник совершенно абсурдный ретроспективный страх, что Фелипе провалил собеседование в Австралии, – хотя он только вчера успешно прошел его.

Даже когда табло прилета объявило о том, что его самолет приземлился, сердце мое по-прежнему сжимал необъяснимый страх, что он не приземлился и не приземлится никогда.

Что, если он так и останется сидеть в самолете?

Что, если выйдет из самолета, и его сразу арестуют?

Почему он так долго не выходит?

Я вглядывалась в лица всех пассажиров, выходящих из зоны прилета, выискивая Фелипе в самых неподходящих кандидатах. Я дважды посмотрела в лицо всем китайским старушкам с палочками, всем детям грудного возраста – чтобы на всякий случай перепроверить, не Фелипе ли это. Мне стало трудно дышать. Как заблудившийся ребенок, я чуть не подбежала к полицейскому и не попросила помочь – вот только чем?

А потом я увидела его.

Я узнала бы его из тысячи. Самое родное лицо в мире. Он бежал по коридору зоны прилета и искал меня с тем же тревожным выражением, которое в тот момент наверняка было и у меня на лице. На нем была та же одежда, что и десять месяцев назад, когда его арестовали в Далласе, – та же, которую он носил почти каждый день, в любом уголке мира. Он выглядел немного потрепанным, но для меня его вид все равно был благороднее всего на свете – горящие глаза, усиленно выискивающие меня в толпе. И это уж точно была не китайская бабушка, и не грудной ребенок, и не кто-то еще. Это был Фелипе – мой Фелипе, мой человек, лю0 всё, – и когда он увидел меня, то ринулся ко мне и чуть не сбил с ног своей движущей силой.

«Мы ходили и ходили кругами, пока не пришли домой, мы двое, – писал Уолт Уитман. – Мы отказались от всего, кроме нашей свободы, от всего, кроме нашего счастья».

Мы никак не могли отпустить друг друга, а я почему-то всё плакала и плакала.

Через несколько дней мы поженились.

Свадьба состоялась в нашем новом доме – в этой странной старой церкви – холодным воскресным днем, в феврале. Оказывается, когда надо пожениться, очень удобно, что твой дом по совместительству еще и церковь.

Брачная лицензия обошлась нам в двадцать восемь долларов; правда, пришлось еще сделать копию платежки. Среди гостей были: мои родители (женаты сорок лет), мой дядя Терри и тетя Дебора (женаты двадцать лет), моя сестра с мужем (женаты пятнадцать лет), мой друг Джим Смит (двадцать пять лет как разведен) и семейный пес Тоби (никогда не был женат; проявляет бисексуальные наклонности). Нам всем очень хотелось, чтобы дети Фелипе (неженатый сын и незамужняя дочь) смогли к нам присоединиться, но все случилось буквально за несколько дней, поэтому они просто не успели прилететь из Австралии. Пришлось довольствоваться телефонными звонками с восторженными поздравлениями – рисковать промедлением было нельзя. Нам требовалось немедленно пожениться и застолбить Фелипе участок на американской земле неоспоримым, законным путем.

Так что, как видите, мы все-таки

решили, что на нашей свадьбе без свидетелей не обойтись. Мой друг Брайан оказался прав: свадьба – не молитва, не ваше личное дело. Это и личное дело, и общественное, поскольку имеет последствия в реальном мире. Хотя интимная сторона наших отношений всегда будет исключительно нашей с Фелипе прерогативой, важно помнить и о том, что в чем-то наш брак навеки будет принадлежать и нашим родным – всем тем, кого особенно серьезно затронет успех или провал этого предприятия. Поэтому в тот день они должны были присутствовать на нашей свадьбе, чтобы не дать нам об этом забыть. Я также должна признать, что наши клятвы, пусть в малой части, всегда будут принадлежать и государству. Ведь именно это делает брак законным.

Но самая маленькая и самая любопытная доля наших клятв принадлежала истории, у чьих огромных ног все мы рано или поздно преклоним колени. Ведь тот момент в истории, где вы случайно оказались, в большей степени и определяет облик и звучание свадебных обетов. Мы с Фелипе оказались в маленьком городке при мукомольном заводе в «садовом штате», в году 2007-м, и потому решили не писать собственные неповторимые обеты (мы это уже сделали в Ноксвилле), а отдать дань уважения нашему месту в истории и пройти стандартную, общепринятую в штате Нью-Джерси процедуру. Это был, как нам казалось, вполне приличествующий случаю поклон реальности.

Разумеется, на свадьбе присутствовали и мои племянники. Ник, театральный гений, тут же сочинил праздничную поэму. А Мими… Та еще неделю назад прижала меня в углу и спросила:

– Так на этот раз будет настоящая свадьба или нет?

– Зависит от того, – ответила я, – что ты подразумеваешь под «настоящей».

– Настоящая свадьба – это та, где есть маленькая подружка невесты, – пробурчала Мими. – Маленькая подружка невесты должна быть в розовом платье. И нести цветы. Но только не букет, а корзинку с лепестками роз. И лепестки должны быть не розовые, а желтые. Маленькая подружка невесты должна идти перед невестой и разбрасывать желтые лепестки в проходе. У тебя на свадьбе вообще будет что-то подобное?

– Не уверена, – задумалась я. – Все зависит от того, сможем ли мы найти подходящего человека на эту роль. У тебя нет никого на примете?

– Ну, в принципе, я могла бы и согласиться, – медленно ответила Мими, потрясающе достоверно изображая притворное безразличие, – если вы больше никого не найдете…

Так и получилось, что свадьба у нас была настоящая, – даже по строгим меркам Мими. Правда, за исключением абсолютно шикарной маленькой подружки невесты, все было очень скромно. На мне был мой любимый красный свитер. На женихе – голубая рубашка (та, что на тот момент не оказалась в стирке). Джим Смит играл на гитаре, а моя тетя Дебора – профессиональная оперная певица – пела La Vie en Rose на радость Фелипе. Никому не было дела до того, что в доме до сих пор стоят коробки с вещами и почти нет мебели. Единственной комнатой, в которой на тот момент было все для жизни, оказалась кухня – да и то мы обустроили в ней лишь самое необходимое, чтобы Фелипе смог приготовить свадебный обед. Он простоял у плиты два дня и был еще в фартуке, когда настала пора идти к алтарю. («Хороший знак», – сказала моя мама.)

Нас поженил милый человек по имени Гарри Фурстенбергер – мэр нашего маленького городка. Стоило мэру Гарри шагнуть через порог, как мой отец сразу спросил его:

– Вы демократ или республиканец? Папа знал, что мне это важно.

– Республиканец, – ответил Гарри. Последовала напряженная тишина. А потом моя сестра прошептала:

– Знаешь, Лиз, ведь для таких дел республиканцы как раз больше подходят. Так ты будешь точно знать, что в Министерстве нацбезопасности этот брак одобрят.