Законы отцов наших

Туроу Скотт

— Три привода в полицию, — читает Руди.

За Маркусом числятся две кражи — вид преступления, которому я не придаю особого значения. Что же еще остается беднякам, как не воровать? Третье правонарушение гораздо серьезнее. Нанесение телесных повреждений средней тяжести. Еще одно избиение в отместку.

— Как давно это было?

— Две недели назад, ваша честь.

Я качаю головой и назначаю залог — сто тысяч долларов наличными. Многовато для Маркуса. Такова цена его шанса выйти на свободу. Даже после бессонной ночи, когда мои глаза слипаются и чресла горят после долгого, ненасытного совокупления, а сердце беременно тем, что ум считает ложной надеждой, я не могу сделать столь серьезную уступку. Другие адвокаты не стали бы даже тратить время на подобные ходатайства.

Во

время слушания в зал суда вошел Лойелл Эдгар, одетый в ту же самую спортивную шерстяную куртку, что и вчера. У него мрачный вид. Судя по красным, воспаленным глазам, он, как и я, не спал всю ночь. Логично было бы ожидать, что влиятельного политика и пользующегося славой реформатора будет сопровождать свита, однако Эдгар явился один. Быть судьей и быть сенатором штата, наверное, одно и то же. Эдгар уселся на стул, одиноко стоявший за обвинительским столом. Этот стул время от времени занимает Джексон Айрес. После вчерашнего заседания Эдгар и Мольто явно избегают друг друга. Пока что все внимание Эдгара, похоже, поглощено преступлением дня. В то время как конвоиры выводят четверку несовершеннолетних преступников из зала, Эдгар осмысливает мой вердикт, и его лицо озабоченно хмурится. Это то же самое выражение лицемерного сочувствия, которое Зора всегда приберегала для своих противников, презрение высшего духа. Эдгар, так ловко и недвусмысленно выразив свое отношение, отводит взгляд в сторону, а я чувствую себя сильно уязвленной.

«Эй ты, не смей отворачиваться! — хочется мне крикнуть ему. — Ведь именно ты науськивал эти меньшинства на систему, подбивал их к восстанию, рассчитывая, что вот так, одним махом, с помощью обычного насилия удастся изменить мир. Глупые и вредоносные грезы. Война, которая началась в 1965 году — война на улицах, за которую выступали и ты, и Зора, — она никогда не кончалась. Ужасное насилие, выражение всепоглощающего недовольства и вечных обид, оказалось тем джинном, или демоном зла, которого уже невозможно загнать назад в бутылку».

«Однако ошибались ли они? — внезапно пронзает меня вопрос. — Эдгар? Моя мать? Готова ли я отказаться от их обязательств?» Миллионы раз я напрягала свой ум, чтобы дать ответ. Я сужу их обоих с огромной тоской в душе. Давным-давно я узнала их самую грязную, самую непостижимую тайну, которая состоит в том, что их страстное желание изменить мир рождается из неумения изменить себя. Однако это эклектицизм, попытка отождествить охотника с ружьем, из которого он стреляет. То, о чем громко кричала моя мать, против чего она всю жизнь боролась — дискриминация цветных американцев, бессовестная эксплуатация наемной рабочей силы, незаконное присвоение себе привилегий, ненасытная алчность и безразличие к бедам и скорбям тех, чьим трудом создается благополучие верхов, — все это действительно заслуживает осуждения, и здесь она не ошиблась, нет. В летописи века наши величайшие достижения те, которые явились ответом на эти проблемы.

Определение статуса близится к концу, и в тот момент, когда трансвестит в оранжевом платье, украденном, очевидно, из ящика для пожертвований, объясняет, почему пошинковал своего любовника, в зал суда врывается важная личность. Не кто-нибудь, а Рэймонд Хорган собственной персоной, бывший окружной прокурор, а ныне председатель комиссии, ведающей судебными реформами, человек, который сыграл решающую роль в моем назначении судьей. Он небрежно кивает судебным приставам, стоящим у входа, и шествует к скамье. Его сопровождают два сравнительно молодых юриста: афроамериканка с очень светлой кожей и высокий худой мужчина с сильно выпирающим вперед адамовым яблоком. Последнее обстоятельство невольно наводит на мысль, что он страдает заболеванием щитовидной железы. Рэймонд подает Мариэтте уведомление о ходатайстве и поворачивается к двери. Судя по всему, он кого-то ждет. Сильно располневший в стране корпоративных излишеств и не привыкший отказывать себе ни в чем — его лицо похоже теперь на резиновую маску, — Хорган по-прежнему импозантен и умеет произвести впечатление на публику. Он состоятельный человек, и это видно по его манере одеваться: рубашка, сшитая на заказ, темно-серая с белыми обшлагами и воротником, модный серый костюм, мохеровое пальто,

переброшенное через ту же руку, в которой он держит дипломат. Запахи дорого мужского одеколона и лака для волос ощущаются даже на таком расстоянии. Наконец прибывают те нерадивые люди, которых он ждет: Томми Мольто, как всегда, запыхавшийся, и Хоби, который, судя по выражению лица, чем-то встревожен. Мольто и Хорган, хорошо знакомые еще с тех пор, когда Рэймонд был боссом Томми, о чем-то недолго совещаются. Мольто не осмеливается подойти к своему бывшему начальнику ближе чем на полфута. Когда смотришь на них со стороны, то возникает впечатление беседы между родителем и ребенком. Затем Мариэтта громко объявляет дело Нила.

— Рэймонд Хорган от имени неназванной стороны, вступающей в процесс, — произносит Хорган, когда все участники процесса собираются кружком передо мной. — Ваша честь, у меня ходатайство, которое мне хотелось бы заявить в судейской комнате и при закрытых дверях.

Другими словами, не в присутствии прессы. Хоби делает шаг вперед, чтобы возразить, но для меня, уже наученной опытом, это является достаточным основанием для удовлетворения просьбы Хоргана. Я приглашаю всех пройти в судейскую. Дубински, единственный из репортеров, кто успел на данный момент явиться сюда, буквально дрожит от негодования и, оставив ложу присяжных, чуть ли не бегом направляется к выходу, очевидно, чтобы проконсультироваться по телефону с адвокатами «Трибюн». Для прессы нет ничего более важного, чем то, куда ей не разрешают сунуть нос.

Мы ждем Сюзанну, секретаря суда; она пошла за бумагой. Сюзанна — высокая, стройная, тихая женщина — не заставляет себя долго ждать. Она входит со стенографическим аппаратом под мышкой и садится. Стульев на всех не хватает, и поэтому из присутствующих сидим только мы с ней. Остальные — Рэймонд со своими прихлебателями, Томми, Руди, Хоби, Мариэтта и Энни — стоят вокруг полукруглого стола в углу судейской. Нил решил остаться в зале суда. Помощник Хоргана достает из дипломата кучу бумаг и передает их Мариэтте, а Рэймонд зычным баритоном излагает мне суть дела.

Я не сразу приняла предложение Хоргана занять должность судьи. Последовали довольно долгие уговоры, и бывший окружной прокурор показал себя хитрым и изворотливым политиком, хорошо разбирающимся в психологии людей, прекрасно знающим их слабости и умеющим сыграть на них. Благодаря специфическому кельтскому обаянию он умеет внушить симпатию. Волнистые седые волосы аккуратно расчесаны на пробор. Возраст оставил на лбу отметины в виде глубоких морщин. Вчера, объясняет Хорган, в конце рабочего дня банк «Ривер нэшнл» получил повестку, предлагавшую его представителю явиться в суд с выпиской из счета относительно чека на десять тысяч долларов. Он явился сюда с просьбой аннулировать эту повестку.

— Кто выписал повестку? — спрашиваю я.

— Я, — отвечает Хоби.

— Он опять за свое, судья, — взволнованно произносит Томми. — Хочет обойти правила приобщения к делу вещественных доказательств, и не в первый раз.

— Мистер Таттл, хочу сразу предупредить: лучше бы это оказалось недоразумением.

— Судья, но ведь я передал Мольто копию повестки.

— Ну да, после того как о ней меня уведомил мистер Хорган.

— Ваша честь, мне только что стало известно о существовании этого доказательства, — говорит Хоби с безучастным выражением лица, какое бывает у него в тот момент, когда он лжет.

Я даже не утруждаю себя ответом.

— Судья! — завывает Томми. — Судья, послушайте, это же несправедливо! Он предъявляет новый документ для перекрестного допроса. Я не могу разговаривать со свидетелем.

— Идите и беседуйте с ним, — говорит Хоби. — Я не возражаю.

— Сегодня он не очень-то расположен к разговору со мной.

— Не моя вина, — насмешливо отвечает Хоби.

— Напротив, мистер Таттл, — вмешиваюсь я. — Это ваша вина. Мистер Мольто принял тактические решения, основывающиеся на имевшихся в его распоряжении доказательствах. Если вы обнаружили что-то в последнюю минуту, то обязаны были уведомить о своем открытии суд и мистера Мольто перед началом его прямого допроса. Я предупреждала вас. Я говорила вам, что не потерплю больше ничего подобного. Это не было пустым звуком.