Законы отцов наших
Шрифт:
Хоби подает мне стандартный бланк заявки государственной защиты о регистрации документов по делу. Действительно, у него есть определенные основания для такого ходатайства. Банковские и налоговые документы упоминаются здесь в качестве возможных вещдоков защиты наряду с четырьмя-пятью десятками других категорий документальных доказательств — от заключения патологоанатома до результатов баллистической экспертизы. Мольто по своей рассеянности никогда не уделял должного внимания второстепенным деталям, а Хоби, сумевший это понять, только и поджидал удобного момента. Вот она, неприглядная сторона состязательности в судебном
— Хорошо. Мистер Таттл, я хочу, чтобы вы отнеслись с большей ответственностью к своим обязанностям в той их части, которая касается представления вещественных и иных доказательств обвинению. Сверьтесь, пожалуйста, с заявкой и представьте все доказательства, которые могут вам понадобиться, к концу недели. Это последний сюрприз, вы меня слышите? Учитывая халатность обвинения, проглядевшего этот момент, я не буду отклонять ваше ходатайство о приобщении данных документов к делу. Однако в следующий раз я не буду столь снисходительна.
Когда я объявляю о решении, Томми издает громкий стон. Сингх пытается оттащить Мольто, который, несмотря на свой никак не спортивный вид, принял бойцовскую позу посредине огороженного пространства, подняв руки, согнутые в локтях, и выпятив грудь, словно вызывая Хоби на поединок. Он слишком разъярен и потому не видит, что Хоби опять обыграл его. Хороший адвокат всегда хочет, чтобы о самом сильном доказательстве обвинения забыли как можно быстрее.
Вместо того чтобы переварить результаты допроса Кратцуса, я теперь ухожу на ленч, спрашивая себя, где Нил мог достать деньги, которые он, как утверждает обвинение, дал Хардкору. Одолжил их? Украл? Хоби прав. Мольто должен был подумать об этом. Но опять-таки на деньгах обнаружены отпечатки пальцев Нила.
Зал оживает многоголосым шумом. Публика расходится, а я все еще сижу в кресле, оценивая происходящее, а затем обнаруживаю, когда начинаю собирать вещи, что опять смотрю в ложу для присяжных. Сет ждет, чтобы я его заметила. Теперь выработался некий ритм, словно он чувствует, что мы сможем встретиться и поговорить не раньше, чем кончится процесс. Вчера после обеда я не увидела его, и это меня почему-то встревожило. Оставалось лишь строить догадки о причинах его отсутствия. Может быть, Сету было неудобно являться сюда в насквозь мокрой от пота спортивной куртке, или же его удержал тяжелый груз переживаний, которыми он поделился со мной. Из этих двух предположений последнее более вероятно. Я и сама чувствовала некую тяжесть на сердце. Потерять ребенка! Эта мысль мучила меня всю ночь.
Однако теперь Сет выглядит вполне нормально. Он приветствует меня бодрой улыбкой, а затем и подмигиванием. Как и все его поступки на этой неделе, такое поведение слегка фамильярно, но оно почти не выходит за рамки приличий и потому вряд ли может мне повредить. «Привет, — будто говорит он. — Теперь я здесь, со мной все в порядке. Мы — друзья». И самое удивительное для меня то, что, не успев ничего сообразить, я подмигиваю ему в ответ.
— Орделл Трент!
Маленький, осунувшийся и взъерошенный, как после двухдневного запоя, Томми Мольто блеющим голосом громко выговаривает имя и фамилию, когда я прошу обвинение вызвать следующего свидетеля. В это время мы только еще рассаживаемся по местам после ленча.
— Орделл Трент! — повторяет Энни.
Имя звучит еще пару раз, уплывая все дальше
— Мистер Трент.
Я движением руки предлагаю ему занять свидетельское место. В этот, момент к Хардкору подходит помощник шерифа, чтобы снять наручники, которыми все еще скованы его запястья. Затем Хардкор, крепкий, но склонный к полноте детина с мощной мускулистой грудью, подается всем телом в мою сторону.
Этой самоуверенностью он наверняка желает заставить меня испытать определенный дискомфорт.
— Вы клянетесь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?
— Конечно, клянусь. — Он роняет руку и усаживается в свидетельское кресло.
На подиуме Томми. Он слегка кашляет, и этот негромкий кашель эхом отдается в зале, где десятки людей застыли в напряженном ожидании. Даже Нил, который надел синий блейзер, выглядит сегодня достаточно внимательным и, даже можно сказать, сосредоточенным.
Хардкор называет свое имя и фамилию и в качестве местожительства — тюрьму округа Киндл.
— Вы известны под каким-либо другим именем?
— Гангстерское погоняло. — Он цедит слово сквозь зубы: — Хардкор.
— Почему бы вам не назвать его по буквам для судебного секретаря? — предлагает Томми.
— Пожалуйста, — отвечает Хардкор. — Оно пишется по-разному. Например: Ха, а, эр, дэ, ка, эр, пэ, эс. Это слово я сам видел. На стенах.
Наверное, у него никогда не было нужды писать кличку самому. Странная мысль: это имя, это слово не имеет параллельного существования в литературном языке. Его можно сравнить с некоей субсубатомной частицей, которая существует лишь в расчетах физиков. Гангстерская жизнь где-то там, в другом месте: напряженная, физическая реальность, не имеющая никакой связи с рафинированным царством символов.
Хардкор чувствует себя здесь вольготно. Разваливается в кресле, закинув ногу за ногу, и напускает на себя беззаботный вид. Вся эта бравада рассчитана не столько на нас, служителей правосудия, сколько на рядовых членов банды, которых, как я уверена, сегодня здесь немало среди прочей публики. Он это знает и потому не может позволить себе выглядеть испуганным, жалким и растерянным. Правда гангстерской жизни состоит в том, что многие играют роли прихвостней, послушных шестерок, соглядатаев, составляющих серую массу, опираясь на которую истинные головорезы создают себе имя. Другими словами, все как у детей: один плохой актер и десять наивных зрителей, в глазах которых он звезда первой величины.