Залейся зельем!
Шрифт:
По нарисованному следу старшего карандаша обычно шли его более мягкие братья. Им было легче, ведь всю сложную работу брал на себя старший. Возможно, в их работе было мало творчества, ведь их роль сводилась к довершению следа твердого карандаша и приданию ему четкости. Но кому какая разница, когда за тобой остаются такие четкие линии!
След старшего почти никогда не был заметен, но он не расстраивался, ведь у него была одна особенность, которой он очень гордился — его твердый грифель почти никогда не тупился и всегда был достаточно остер. А вот
— Хорошо быть твердым, — рассуждал старший карандаш. — Не к чему бездумно расходовать себя.
— Но ведь смысл нашей жизни — оставлять след, — устало отвечали мягкие карандаши. — Да, мы быстро изнашиваемся, но зато наши линии завершенные, и все смотрят именно на них.
— Нет, вы только и способны на то, чтобы лишь повторять за мной, — возражал твердый карандаш, — а сами и шагу без меня ступить не можете!
— Да хватит вам ругаться, — успокаивал их безымянный карандаш, — вы хотя бы как-то оставляете след в этой жизни, а я вот вообще еще ничего после себя не оставил.
Все затихали, понимая, что он прав.
Пару раз человек все же брал в руки карандаш с незнакомой маркировкой. И что? И ничего! Он задумчиво вертел безымянный карандаш между пальцев и клал его обратно в коробку!
— Ну уж нет, — говорил человек. — Никаких экспериментов с рабочими чертежами!
Карандашу было обидно.
Сколько раз ему чудилось, как он прикладывался своим отточенным грифелем к поверхности бумаги и оставлял то твердый, еле заметный, то яркий, отчетливый след. Ему казалось, что одно движение по листу бумаги сможет проявить его главное качество — твердость его грифеля. Ведь так тяжело жить, не понимая, что в тебе скрыто и на что ты способен.
* * *
— Так ты уже определился со своей твердостью? — спросил кудесник, вертя странный карандаш между пальцев. На деревянном боку, в том месте, где должна быть метка о его твердости, стоял вопросительный знак.
— Еще нет, — карандаш был в замешательстве. Он привык думать о своей твердости как о незыблемой постоянной, которая просто была неизвестной. А тут ему самому предлагают выбрать!
— Мяв! — подал голос пушистый ассистент. — Так определяйся, а то ты какой-то совсем неопределенный карандаш.
Он с любопытством глядел на кончик карандаша, и все его кошачьи инстинкты требовали шмякнуть по нему лапой.
— Прямо карандаш в двойственном состоянии неопределенности: «твердый-мягкий», — задумчиво заметил кот, — настоящий карандаш Шрёдингера.
— Именно! — Кудесник усмехнулся и потрепал кота по ушам. — А ты, кот, видимо, замечательно разбираешься в двойственных состояниях неопределенности?
Кот тактично промолчал, потому что понял, что кудесник определенно намекает на его постоянное нахождение в каком-нибудь
— Да знаешь ли ты, человек! — начал возмущаться кот. — Что коты в любой момент времени находятся сразу во всех состояниях и даже в пяти измерениях сразу!
— Только в пяти? — съязвил кудесник.
— Во всех! — кот фыркнул, чтобы скрыть свое смущение. — Коты себя не ограничивают ни в чем!
Считать он мог, но только до пяти, и то с большим трудом.
— Тогда помоги карандашу определиться, — съязвил кудесник, — раз ты такой мультиверсумный.
— Я не могу, — кот довольно прищурился. — У меня лапки.
Кудесник хмыкнул и поднес карандаш к листу бумаги.
— Готов? — спросил он у карандаша. — Просто будь самим собой, и мы увидим, что же в тебе скрывается.
— Нет, — взволнованно ответил карандаш. — Но поехали!
* * *
А вы хотите знать, каким всё-таки оказался карандаш? Тогда уже вытащите его из коробки и, повертев между пальцами, оставьте им след на чистом листе бумаги. Заодно вы не только определите его твердость, но и то, что скрывается в вас самих.
Магнитофон
Магнитофон был явно с каким-то дефектом. Сколько бы кассет в него ни вставляли, он их не проигрывал. И ладно бы только не проигрывал! Кассеты после магнитофона оказывались чистыми!
Что только не делали многочисленные владельцы этого аппарата, в скольких мастерских он только не перебывал, а результат всегда один — тишина и чистая пленка. Музыка терялась где-то внутри, так и не доходя до динамиков. Многочисленные владельцы аппарата грустили и продавали бракованную технику. Ведь никому не нужен такой бумбокс.
А магнитофон всего лишь любил извлекать из кассет последовательность магнитных импульсов. Его не интересовало то, что ему давали проиграть. Ему казалось, назначение пленки было в том, чтобы щекотать его гармоничными электромагнитными полями. Конечно, ведь от этого так сладко будоражится внутренний мир! И магнитофон наслаждался, созерцая замысловатый танец электронов на p-n-переходах своих микросхем. Он втягивал в себя всё, что было на кассетах, пряча магнитные импульсы в переплетении своих многочисленных компонентов, и не выпускал их наружу.
* * *
— Где ты прячешь музыку? — спросил кудесник, дотрагиваясь щупами тестера до ножек микросхем.
— Какую музыку? — ответил магнитофон. — Ой, хи-хи, щекотно!
— Ту, которая застряла в тебе, — серьезно сказал кудесник.
— Не знаю, — задумчиво сказал магнитофон.
— Мрррр, — мяукнул черный кот, прыгнув на столешницу рядом с магнитофоном и засовывая любопытную морду в его внутренности. — Значит, звук всё-таки есть?