Залив Недотроги
Шрифт:
— Бог мой, он здесь! — обрадовался Грин, поднимая палку.
— Ваш роман? — шёпотом спросила Ирис.
— Зонт… Мы с женой прятались под ним от солнца. Потом ко мне прицепилась лихорадка: я в Баку болел малярией. Врач запретил купаться и загорать. А тут ещё зонт запропастился…
— Там в углу какие-то бумаги, — напомнил я.
— Да-да, — спохватился Александр Степанович. — Надо всё просмотреть.
Он присел, стал перебирать ветхие журналы, с которых то и дело выпадали листы. Попадались Грину и отдельные
Затем безнадёжно махнул рукой:
— Нет здесь «Недотроги». Надо постараться вспомнить: может, я оставил рукопись у кого-нибудь из приятелей?
Тем же способом, никем не замеченные, мы вернулись в зал.
— Пойдёмте, наверно, ребята, — сказал Александр Степанович. — Дело к вечеру.
Мы спустились к морю, нашли свою лодку.
— По местам стоять! С якоря сниматься! — шутливо скомандовал Грин.
Мы сели на вёсла, а Ирис — на банку. Так, оказывается, называется по-морскому поперечная скамья в лодке.
— Домой? —спросил Александр Степанович. — Или поживём ещё немного в сказке? Если «да», то я шепну пару слов знакомому ветру… Минут через двадцать мы будем в Зурбагане.
— В гости! Конечно, в гости! — радостно воскликнула Ирис.
Мы с Грином налегли на вёсла, и вскоре берег скрыл лёгкий туман. Ветер рвал его, клубами нёс над водой. И нельзя уже было понять: то ли это движется туман, то ли наша лодка неудержимо мчится сквозь белесое марево.
— Ни одного огонька, — заметила Ирис, зябко поёживаясь.
— Сейчас появятся, — сказал Александр Степанович. — Мы уже на подходе.
И точно. Вновь объявился берег. В негустых ещё лиловых сумерках зажглись окна домов, откуда-то из глубины дворов донеслась музыка.
От дощатого причала мы поднялись к белым домикам, которые прятались под сенью орехов и акаций.
— Вечер добрый, капитан, — поздоровалась с Грином встречная девушка. Она была в белой юбке и тельняшке. — С праздником вас.
— Что за праздник? — поинтересовался я, когда мы разминулись. — В городе?
— Нет, у меня, — улыбнулся Грин. — Гости у меня. А значит — праздник… Вот, кстати, и моя обитель.
Мы вошли в маленькую комнату, наподобие моей времянки. Стол, стул, ослепительно белые стены, узкая кровать. Над ней — съеденная солью фигура, которая некогда красовалась под бушпритом корабля.
— Прошу на веранду, — пригласил Александр Степанович. — Там всегда слышно, о чём судачат волны.
Он вынес на веранду самовар и чайник с ситечком, поставил на стол блюдце с колотым сахаром.
Глаза Ирис сияли. Они у неё вообще очень живые и выразительные — я раньше считал, что все полуфантастические качества, которыми наделяют глаза, выдумка поэтов. Как же я ошибался!
Смешно отставив палец, она стала разливать в чашки заварку. Я,
Ирис рядом, но во мне по природной склонности к сочинительству стали возникать слова, которые потом я написал в первом письме:
«Ты уехала — и будто началось солнечное затмение. Всё как-то потускнело, стало блеклым и жухлым…»
«…Может случиться и так, что пройдёт время, новые люди и новые встречи войдут в твою жизнь, и тебе станет со мною холодно. То был бы печальный конец для нашей сказки. Я почему-то очень боюсь этого, родная моя…»
— Что ты загрустил, Лён?
Вопрос Ирис застал меня врасплох.
— Нет, нет! Тебе показалось…
«Прочь, тоска и сомнения! Мы живы, пока живы! — твердил я про себя, как заклинание. — Да здравствует месяц, выкатившийся из-за крыш! Пусть вечно сияют эти глаза! Пусть не состарится наша сказка».
Грин, отставив чашку, закурил. Лицо его стало спокойно-умиротворённым. Я понял, что для него это самое доброе время. Ушла дневная суета, всё мелкое и ничтожное процедилось сквозь фильтр памяти, кануло, а те несколько золотых крупиц наблюдений и чувств, которые остались, уже плавятся в тигле воображения, чтобы стать строкой или рассказом.
— Мама, наверное, уже волнуется, — вздохнула Ирис и вопросительно взглянула на Александра Степановича.
— Добрый вечер, друзья, — послышалось вдруг от моря. — Это я, Фрези Грант. Не скучно ли вам на тёмной дороге? Извините, я очень тороплюсь. Я бегу…
— Подожди, Фрези! — крикнул Грин. — Будь добра, проводи молодых людей. Чтобы тёплые течения не напроказничали, а отнесли их лодку прямо к берегу.
— Я буду бежать впереди…
И снова мы не могли понять: то ли стремительно течёт туман над водой, то ли лодка летит, едва касаясь волн. До тех пор, пока прямо перед нами не засветились огненно-дымные шары фонарей на аллеях дома отдыха.
Мы пристали неподалёку от рыбацкого баркаса, с которого здесь чуть не каждый день отдыхающим продавали свежую рыбу. Торговал рыбой худой белоголовый дед, которого все почему-то называли Филькой.
Филька и сейчас сидел на борту баркаса. Свесив голову, он то ли дремал, то ли о чём-то думал.
Услышав наши голоса и смех, Филька встрепенулся:
— Эй, молодёжь! Вы не за счастьем в море ходили, а? Поделитесь уловом.
— Нет, — засмеялась Ирис. — Мы в Зурбагане были. В гостях.