Заложница
Шрифт:
— Они ушли… Давай я тебе помогу.
— Да, сейчас.
Рейлан открыл глаза и зашевелился. Грейс потянула его за плечи, и он мало-помалу начал выползать из узкого, усыпанного опилками пространства между потолочными балками, в котором он лежал, точно в гробу. Наконец высвободил руки и ухватился за края проема.
— Дальше я сам.
Это место Грейс обнаружила, еще когда ей было лет семь. Играла на чердаке — и случайно заметила, что одна из досок отходит. Ей стало интересно, и она отодрала доску побольше. Под доской оказались слежавшиеся
Она и прятала — какие-то мелочи, карманные деньги, коробочку с коллекцией цветных наклеек от йогурта. Просто так, для интереса — тайна все-таки, никто не знает! А когда ей было уже лет десять, додумалась: ведь если выгрести побольше опилок, то туда можно залезть и самой! И играть там в тетрис, сколько захочется, без окриков над головой «Пошла бы лучше погуляла!»
Опилки Грейс выносила в карманах, высыпала понемножку — и через месяц «убежище», как она мысленно стала называть это место, было готово. Той осенью, вернувшись в школу, она стала чемпионкой класса по тетрису — никто даже сравниться с ней не мог!
Позже, устроившись в убежище с фонариком, она взахлеб читала любовные романы — страшно интересные, но, по мнению бабушки, «еще не по возрасту».
Грейс было уже шестнадцать, когда, приехав в очередной раз на каникулы, она обнаружила, что до любимого места больше не добраться: как раз над ним стоит старый шкаф. Она, конечно, огорчилась — но не очень. Куда больше ее тогда волновало, забудет или не забудет ее за лето Барри Скофилд, с которым у нее вроде бы намечался роман.
И вот теперь, через много лет, убежище снова пригодилось…
Рейлан наконец вылез, весь облепленный опилками, и выпрямился, пошатываясь и держась за дверцу шкафа. Губы его кривились все в той же растерянной усмешке. Молча протянул руку — и Грейс влетела в его объятия так, что оба они покачнулись.
— Ох, Грейси… Я слышал все. Ты была просто великолепна…
Он говорил странным, прерывистым и задыхающимся голосом и прижимал ее к себе все сильнее, то ли поддерживая, то ли сам ища опоры.
«Я была великолепна… — повторила про себя Грейс. — Я выиграла».
Страшно стало внезапно — абсолютно непонятно и нелогично. Словно воочию, она представила, как это могло бы быть, если бы все повернулось иначе. Как это могло бы быть… Они оба в наручниках, и Кип смотрит на нее с презрением. И все остальные тоже. А Рейлана уводят — уводят, чтобы убить…
Или если бы собака успела схватить Бобби…
Внезапно ужасно захотелось заплакать, и Грейс не стала сдерживаться. Теперь — можно, и пусть он обнимает, и пусть держит крепче, чтобы было не так страшно.
— Грейси, ты чего?
— Мне страшно… — проскулила она.
— Мне тоже… Мне в жизни никогда так страшно не было, особенно когда ты закричала вдруг! — (ничего он не понял! Ему-то было страшно тогда, и уже прошло, а ей — сейчас!) — Я там в этом гробу чертовом все себе отлежал. Дай сяду… ноги не держат.
Он опустился на пол, продолжая прижимать
— Ты Бобби где-нибудь видишь? — спросила она, по-прежнему уткнувшись ему в грудь.
— Да, вон на сундуке сидит.
— Это он собаку отвлек… Я ему сегодня печенки дам… и крабов!
Его было приятно обнимать — он был надежный, крепкий и теплый. От него пахло краской и опилками, и еще чем-то непривычным, но тоже уютным.
— У тебя кровь. Дай-ка… — Рейлан неудобно вывернул ей руку и прижался губами к локтю. Грейс в горячке и не заметила, как ободралась — наверное, когда с собакой по полу ерзала.
— А у тебя в голове мусора полно, — она начала стряхивать у него с головы и с ушей опилки, стараясь, чтобы они не сыпались за шиворот. Волосы у Рейлана были мягкие, густые и прохладные, и уши тоже мягкие. От кого-то она слышала, что если уши мягкие — значит, и характер у человека мягкий и уступчивый. Наверное, все-таки нет…
— Да, это ты хорошо сказала, — вдруг фыркнул он, и Грейс удивленно взглянула ему в лицо.
И неожиданно, только теперь, остро и отчетливо она осознала, что ее обнимает мужчина — и не просто мужчина, а красивый, высокий и мускулистый мужчина с черными волосами, темными выразительными глазами и восхитительной ямочкой на подбородке — ну, и со всем остальным, что им положено иметь. «Все остальное» тоже чувствовалось — трудно было не почувствовать, сидя у него на коленях.
В первый момент Грейс растерялась; внутри, независимо от ее воли, сразу стало жарко.
Рейлан слегка кивнул — даже не кивнул, лишь ресницы едва заметно шевельнулись, подтверждая: да! Да, все правильно, теперь ты знаешь — и я знаю, что ты знаешь…
Она оторопела — и на мгновение испугалась, сама не понимая чего. Вскочила с его колен и сказала первое, что пришло в голову:
— Пойдем завтракать — наверное, омлет совсем остыл. Кип всю коврижку почти съел — представляешь? А где Бобби? — Увидела Бобби на сундуке, обняла его, взяла на руки — кот потянулся к ней и замурлыкал, громко и раскатисто, как умел только он. Рассердилась на себя, что не сделала этого раньше — ему же, наверное, тоже было страшно! Позвала: — Коты-коты, пойдемте, я вам вкусного дам!
И только потом обернулась.
Рейлан все так же сидел на полу, обхватив колени руками, и смотрел на нее снизу вверх — а глаза его смеялись: «Я знаю, что ты знаешь…»
Весь день Грейс чувствовала себя не в своей тарелке. Все сыпалось из рук, разбился, прямо в раковине, стакан — и в довершение всего выяснилось, что в доме совершенно не осталось лаврового листа!
И коты разбушевались — наверное, перенервничали утром и теперь «спускали пар». Носились по чердаку, топая над головой, как стадо бешеных слонов; подрались (кто с кем, Грейс так и не поняла — но вопли были слышны на весь дом) — а «на закуску» Купон сбросил на пол автоответчик. Кассету, естественно, заклинило.