Заложник
Шрифт:
— О, молодец! А я чуть было не позабыл совсем… Если у тебя больше дел нету, двигаем к твоему соседу Грязнову. Только сделаю короткий звонок, чтобы уточнить, о каком продукте сегодня пойдет речь. Ты что предпочитаешь?
— Отродясь пил водку.
— Я — тоже. Но у Грязнова такая точка зрения, что водка должна идти обязательно под острую и обильную закуску. А вот коньяк можно пускать и под шоколадку. Варварский вкус.
— Согласен. Но хозяину обычно не диктуют? Или хозяевами себя считать будем мы? Так у меня на этот случай есть взятка… — Он открыл сейф, чтобы спрятать туда документы и следственные материалы, а достал банку крабов. — Вот, даже и не знаю, с чем их теперь едят. Раньше-то мы, помню, этими банками в хоккей играли. Вместо шайбы. Копейки же стоило…
— Ха, раньше! Нашел, что вспоминать!.. Мы тоже играли, но не «снаткой» этой… или «чаткой», не помню, как называли, — все-таки велика банка. «Печень трески» была удобнее, она плоская и точно похожа на шайбу. Тоже, кстати, копейки… — Турецкий подкинул банку на ладони. — А с кого, если не секрет, содрал?
— Та-а… был тут один… хмырь… Выпустил я его под подписку. И он так весь испереживался, что, когда расписался уже под постановлением и уходил, вдруг достал из кармана эту банку и — бах мне ее на стол. Как гранату. Я и не понял сразу. «На, — говорит, — следак! Повернулась у меня к тебе душа! Не побрезгуй! Все равно ведь, — говорит, — сам не купишь, бабки пожалеешь!» И пока я хохотал — ну хоть ты мне объясни, Борисыч, как он мог ее с собой пронести — в камеру, из камеры?! — тот уже убёг. Вот и лежит. Память. Я нарочно посмотрел в магазине: прав, стервец, дорогая, зараза…
— Ну так и оставь! — засмеялся и Турецкий, отдавая банку. — Для музея.
— Не-ет уж, извини, когда хорошие люди, это дело святое…
— А может, там и не крабы вовсе, а… золотой запас?
— Перекрестись. Я ж объяснил: хмырь!
— Поди, испортились?
— Какой? Месяца не прошло! Вона, — Платонов потряс банкой возле уха, — и булькает, и не вздулась. Нормальная консерва… А вот под что идет, честно говорю, забыл…
14
Место падения самолета было по-прежнему оцеплено, но уже чисто символически. Полосатая лента валялась на обгорелой земле. Лесная поляна вообще была вся черной от бушевавшего здесь огня. И каким образом не дали пожару распространиться — в такую-то сушь! — одному Богу известно. Впрочем, Турецкий от кого-то уже слышал, что сюда пригнали чуть ли не два десятка пожарных автомобилей не то с пеной, не то со специальным каким-то порошком.
Все, что можно было здесь собрать, тоже подобрали и увезли. Тело погибшего летчика в морг, а «черный ящик» со всей необходимой для выяснения причин катастрофы прибористикой — к экспертам-криминалистам, вместе с которыми теперь работала специальная комиссия, назначенная правительством.
Турецкий понимал, что прошло еще слишком мало времени, чтобы комиссия да и следствие могли сделать определенные выводы и объяснить происшедшее. Такие вещи делаются долго. Лица ответственные, и никто не желает, чтобы в окончательном «диагнозе» оставалась хоть какая-нибудь неопределенность. Да плюс надо учесть неминуемое давление со стороны заинтересованных лиц. Начиная от головной фирмы и кончая руководством испытательного института. Каждый будет отстаивать свою точку зрения, по возможности переваливая вину за катастрофу на другого, на кого угодно, кроме себя.
И вот пока все стороны не придут хотя бы к относительной определенности, или, как у нас любят, к распределению ответственности в равной доле на каждого, чтоб при всеобщей вине нельзя было обнаружить крайнего, то есть виноватого больше других, следствию, по идее, там и делать нечего. Просто не дадут работать. Ибо всякий узкий специалист будет с пеной у рта отстаивать честь своей конторы, оправдываясь объективными факторами. Или еще чем-нибудь, уже совершенно непонятным неспециалисту вообще. Да, конечно, с ними со всеми придется встречаться, чтобы не просто понять существо дела, но, главным образом, уразуметь их логику, а значит, обнаружить то самое рациональное зерно, ради которого и разгребается сейчас вся эта куча.
Турецкий еще раз окинул взглядом груду обгорелых обломков, не убранных пока с места пожарища, и подумал, что сделал правильно, приехав сюда, как ни возражал Платонов. Ну, тому-то все это казалось уже просто ненужным, лишним. Блажью, что ли. Чего там не видели? Все, что необходимо следствию, вывезли, а остальное со временем отправится на свалку. Он уже был здесь несколько раз, даже свидетелей нашел и допросил. Деревенских жителей, случайно оказавшихся в тот день поблизости от места катастрофы. Те, естественно, прибежали первыми, когда с аэродрома еще не прилетел вертолет, а потом уже подъехали машины со специалистами и пожарными. Но во всех свидетельских показаниях было много эмоций и практически никаких фактов, которые помогли бы выяснить причину аварии самолета. Видел их Турецкий — никакой пользы делу.
Платон Петрович стоял в стороне и, скучая, наблюдал, как Александр Борисович бродит по обожженной траве, что-то высматривая и словно бы огорченно покачивая головой. Он действительно отговаривал Турецкого от поездки сюда. Не видел никакого смысла в такой потере времени. Надо ехать в комиссию, на аэродром, делом заниматься, а не пробавляться эмоциями.
Турецкий наконец покинул обгорелую поляну, сбил пепел с ботинок, отряхнул брюки, вытер носовым платком руки, испачканные гарью. Но, прежде чем сесть за руль «Лады», спросил у Платона:
— Слушай, я, кажется, видел у тебя карту этого района? Или ошибся?
— Есть. А что?
— Покажи, будь другом.
Платонов пожал плечами и достал из портфеля папку, а уже из нее толстую тетрадь — цветной план и топографическую карту Москвы и Московской области.
— Чего тебя интересует?
— А вот эти края.
Турецкий положил тетрадь на капот машины, отыскал нужное место на карте и позвал Платона:
— Вот смотри. Тут их аэродром. Здесь — город. Это — река. Место падения, то есть то, где мы сейчас с тобой стоим, где-то здесь, верно?
— Ну? — снова пожал плечами Платон, он не понимал, на кой черт нужны Александру Борисовичу эти изыскания. Что он хотел узнать?
— Мы сейчас смотрим очень приблизительно, — стал объяснять Турецкий. — Но у них там имеются свои полетные карты, на которых все обозначено более точно. Со всеми деталями, так?
— Наверное… А сейчас это нам зачем?
— Запомни свой вопрос, Платон Петрович, и задай его мне, только не забудь, когда мы с тобой будем у летунов. А почему, интересно, здесь не обозначен Солнечный?
— А ты взгляни, какого года карта!
— Хо! Девяносто седьмой! Уж пять лет прошло… Но они наверняка летают не по этой, которая… — Турецкий взглянул на обложку, — для охотников и рыболовов.
— Надо думать, — снисходительно ответил Платонов.
— Да, кстати, я как-то не обратил внимания, среди показаний свидетелей кто-нибудь упоминал про мотоциклистов?
— Каких?
— Ну, которые были здесь едва ли не первыми.
— Ни единого слова. А что, разве были? Откуда известно?