Заложник
Шрифт:
— А, ну, значит, знаешь. Вот люди были! А Сан Саныч живой, ты чего? У него Леха учился! С ним бы тебе поговорить, вот что.
— Я уже наметил.
— Ну и правильно. Он в нашем деле больше всех этих понимает… — Петя при слове «этих» резко качнул головой в сторону и сразу сморщился от боли. — Ладно, так я тебе про флаттер этот… — и выдал очередную порцию добротного российского мата.
И уже после этого более спокойным тоном стал рассказывать о том, как они с Мазаевым с утра приехали на аэродром, как, вопреки заверениям синоптиков, полдня прождали — промаялись в ожидании погоды. Притомились, конечно, не без того. Ну а потом пошли в зону.
«Дымка» должна была пройти последнюю серьезную проверку — на прочность. И хотя особых опасений это испытание у обоих летчиков не вызывало, ведь Мазаев уже сваливал машину в штопор, они привыкли к каждому делу относиться со всей основательностью. А то кое у кого может возникнуть сомнение, что, мол, пилоты действовали спустя рукава.
— Вот, кстати, еще один важный факт, — сказал Петя. — Вообще-то, лететь я должен был один. При испытаниях такого рода предпочтительнее сокращать экипаж до минимума, как говорится. Мало ли как сложится? А конструкция кабины у «Дымки» неудобная… О чем мы говорили, но… а! — Он скривился и махнул рукой. — В чем неудобство? Там только одна дверь, слева. Это означает, что пилоту справа при аварии вместе с парашютом надо перелезать через пульт управления. Представь, сколько времени должно на это уйти, если счет чаще всего в таких ситуациях идет уже на доли секунды! А он, Мазаев, между прочим, когда сваливал «Дымку» в штопор, настоял, чтобы лететь одному.
— А в этот раз что же так?
— Не знаю… — Петя словно ушел в «глухую защиту», замолчал.
— Начальство, что ли? — высказал догадку Турецкий.
— Ну а кто же еще?.. Но мы на земле еще накануне постарались с Лехой отработать этот маневр. Я ж был слева, мне проще… А он, получается, как бы в заложниках…
Дальше, если отбросить эмоции, испытатели подняли машину на нужную высоту, затем набрали максимальную приборную скорость, как положено для зачетного полета. И вот тут и возникла эта проклятая вибрация. Что она могла означать, опытные летчики знают достаточно хорошо.
Сидя в кабине самолета, оглянуться и посмотреть, что у тебя сзади делается, невозможно. Но трясло так, что машина потеряла управление. Такое бывает, когда начинают разрушаться рули высоты.
— Он мне кричит: двигатель! Я в ответ: выключай! Тишина, чувствую, как резко падает скорость. И нос задирается. Отдаю штурвал. Не слушается. А мы, чувствую, на пределе. Штурвал на себя! Не идет! Снова запустили двигатель — никакой ответной реакции. Леха кричит: рули! Да я уж и сам сообразил, что идет их разрушение. Флаттер, будь он! А до аэродрома еще пилить и пилить… Да и посадить теперь уже вряд ли удастся. Леха на контрольный, на землю: «Наши действия?» А те отвечают: под вами город, отверните машину!.. Ага, а как, если она фактически уже потеряла управление? Ну вот вдвоем с огромным трудом сумели кое-как отвернуть, а тут — на тебе! Откуда он взялся, этот проклятый поселок?! И прямо по курсу! Леха мне: прыгай! Так положено по инструкции. И сам тоже надевает парашют. Потом берет управление на себя и пытается снова отвернуть. Орет: прыгай, твою мать!.. Ну и так далее. Последнее, что от него услышал…
— Считаешь, он не успел?
— А ты сам попробуй! — зло ответил Петя. — С-суки…
— Скорость была, что, уже запредельная, когда возник флаттер?
— Да какой там! Четыреста тридцать, всего на десяток выше максимальной… А они настаивали на пятистах, ученые, мать их…
— Так, значит, эту конструкторскую ошибку, или как вы там ее называете, и можно считать причиной разрушения самолета?
— Вот «черные ящики» расшифруют, посмотрят, а потом скажут, что виноват в конечном счете исключительно «человеческий фактор». Тебе еще не говорили эти засранцы? Ну так скажут. А кто захочет сознаться в том, что он полный мудак? А никто… — вздохнул Петя и снова взялся обеими руками за голову. — Закурить, что ли, дай…
— Тебе ж небось нельзя? Вредно.
— Мне жить вредно, Саша, вот что… Как Леху вспомню, плохо становится. Такого человека загубили!..
Турецкий протянул ему пачку, тот достал одну сигарету и сунул в верхний карман пижамы.
— Если не имеешь вопросов, пойду, а?
— Я навещу при случае, — пообещал Турецкий. — Запись почитаешь.
— Да я тут не задержусь, тошно уже. Ты уж тогда домой ко мне. Инка по сотке нальет, помянем…
Александр Борисович покидал больницу, переполненный чувством жалости к этому человеку, который, конечно, делал все правильно и по инструкции, а теперь не может себе простить этого.
Ну а предположим, он поступил бы иначе и не покинул падающую машину, не оставил товарища, что тогда?
А тогда в актовом зале летно-испытательного института, или как там у них это помещение называется, стоял бы не один гроб, а два. Вот и весь тебе счет…
16
Турецкий связался с Платоновым, и тот сообщил о том, что задерживается с документами, а в Москву отправится сам. Чтоб Александр Борисович не мучился, невольно привязывая себя к следователю областной прокуратуры, и спокойно занимался своими неотложными делами.
В данный момент таковых не было. Можно, правда, еще заехать к ветерану летно-испытательного дела Сан Санычу, но с ним требовалась предварительная договоренность, человеку ведь уже немало лет. К тому же и живет он в Москве. Пока то-се, пока доедешь, будет вроде бы и поздновато. Все эти поездки, осмотры, обеды, беседы заняли достаточно времени. Седьмой час уже. И до Москвы ехать не меньше часа. Значит, домой? Или к Славке на Петровку, пусть его спецы расшифруют и напечатают запись сегодняшней беседы в больнице. Кажется, в ней есть то самое, нужное, объяснение.
Все-таки одно дело слушать взволнованный, перемежаемый эмоциональными матерками рассказ, а совсем иное — читать следственный документ.
Так, размышляя над услышанным сегодня, Александр Борисович даже и не вспомнил почему-то о том разговоре, что состоялся у него с Игорем Залесским. Точнее, он запал куда-то, в один из отдаленных уголков памяти, чтобы появиться при нужде. Но так как таковой в данный момент не наблюдалось, он отстранил от себя посещение Солнечного как необязательное для того, чтобы терять время на размышления о нем, а сетования папаши как результат неправильного воспитания дочери, способной выкидывать такие вот «коники».
В аналогичных случаях иногда говорят: знать бы, где упасть, так соломки бы подстелить. И верно. Потому что не прошло и получаса, как оживший мобильник вдруг заговорил приглушенно страстным голосом Валерии Владимировны, Лерочки, другими словами.
— Саша, а ведь это нехорошо с твоей стороны устраивать с мужем званые обеды, не ставя об этом в известность его супругу!
— Ох, ты богатая будешь! — отшутился Турецкий. — А я ведь сразу и не признал твой очаровательный голос. Хотя тебе-то уж о богатстве, кажется, и думать неловко. Видит Бог, что я не виноват. Это была исключительно инициатива твоего супруга. Он нас засек во время осмотра места происшествия одного печального события и настойчиво зазвал к себе. Но, насколько я его понял, только для того, чтобы пожаловаться на поведение дочери. И не больше. Твоих замечательных достоинств мы не обсуждали ввиду отсутствия оных за обеденным столом.