Заложники дьявола
Шрифт:
– Что ты имеешь в виду?
– Только то, что таких, как твоя Ирина, здесь полное отделение! И все ведут себя гораздо спокойнее, между прочим, несмотря на то что ни подруг, ни тем более любящих мужей к ним в качестве дежурных у ложа пострадавшей никто не пускает...
– Не всем из них под сорок! – сердито буркнул Турецкий.– Конечно, не всем, сейчас угроза выкидыша и у восемнадцатилетних не редкость... А под сорок тут примерно половина пациенток!
– Тебя не переговоришь, – вздохнул Александр Борисович. – Ну ладно, о главном договорились: ты – днем, я – ночью. Но я и в течение дня, когда такая возможность будет, тоже сразу сюда...
Катя сочувственно покосилась на него и пожала плечами:
–
Команда Александра Борисовича Турецкого, сколоченная им за годы службы, была небольшой, но зато, как часто с гордостью говорил он сам, увесистой и по-настоящему убойной. Вот так ему повезло на подчиненных, а заодно и оперуполномоченных Грязнова-старшего, которых тот предоставлял ему совершенно безотказно, когда речь шла об особо сложных делах.
Что касается «важняков», то помимо любимчика Померанцева он выделял среди прочих Володю Поремского – подвижного, изящного блондина, с умными и проницательными глазами, до смешного напоминавшего самого Александра Борисовича в молодости... Надо сказать, что удивительное сходство первым заметил Меркулов, и, по наблюдениям Турецкого, тут же «усыновил» парня, едва ли не соперничая в этом смысле со своим старым другом.
Причина была проста, и всякий раз, когда она всплывала, вызывала у Александра Борисовича улыбку. Как известно, Константин Дмитриевич являлся человеком в личной жизни «самых строгих правил», совсем как тоже всем известный дядя Александра Сергеевича. То бишь прекрасным семьянином и честным служакой, красневшим от негодования при слове «любовница», так же как при слове «взятка». И единственной претензией к старым друзьям, Турецкому и Грязнову-старшему, у Меркулова как раз и было их, с его точки зрения, непозволительно вольное отношение к дамам... Женолюбие приравнивалось в его понимании к безнравственности и аморальности, и он искренне не понимал, как это у таких кристально честных людей, как Саша и Слава, оно все же имеет место быть...
В итоге в представлении высоконравственного Меркулова сложилась некая цепочка, более-менее объясняющая такое положение вещей. «Крайним» в этом смысле был избран Вячеслав Иванович, записной холостяк, что, с точки зрения Константина Дмитриевича, уже свидетельствовало не в его пользу. Именно он – а кто же еще?! – сбивал периодически с пути истинного женатого Турецкого, проще говоря, «портил» его... Себя Меркулов винил только в одном: недоглядел за своим подшефным младшим другом вовремя, упустил момент, когда порочный Грязнов повлиял на Сашу необратимо... Второй такой ошибки он допустить не мог!
Посему, с тех пор как в Генпрокуратуре появился Володя Поремский, до умиления напоминавший Константину Дмитриевичу своего друга в юности, несчастному Александру Борисовичу периодически приходилось выслушивать строжайшие и, что хуже всего, пространные предупреждения Меркулова относительно того, что будет с самим Турецким, если тот попытается «испортить этого парня»! Выслушивать их приходилось терпеливо, покорно и молча, поскольку объяснить Косте разницу между «мальчиком» и «мужем», никаким воспитательным или антивоспитательным акциям давно уже не поддающимся, возможным не представлялось. Цепочка «Славка испортил Саню» продолжилась следующим звеном – «Саня вполне может испортить теперь Поремского» – и точка!
Обо всем этом и подумал Александр Борисович, едва вызванный им Володя переступил порог его кабинета с тремя увесистыми папками текущих дел в руках: Турецкий попросил его прихватить с собой не все, но самые неотложные, «горящие синим пламенем».
Похоже, о причине Поремский был уже осведомлен: слухи по коридорам Генпрокуратуры распространялись со скоростью огня по бикфордову шнуру... Во всяком случае, счастьем его физиономия не блистала, скорее, наоборот.
– Присаживайся, – примирительно улыбнулся Турецкий. – Ты, я вижу, уже в курсе насчет командировки?..
– Но пока что не понял, почему именно я! – буркнул Владимир, отводя взгляд в сторону. – Валерка, между прочим, в этом Коксанске бывал, занимался расследованием, людей знает. А я ни ухом ни рылом... И кроме этих трех, – он хмуро кивнул на папки, – у меня еще восемь штук дел, которые, пока я езжу, тоже начнут потихоньку тухнуть... Ну почему я?!Он наконец посмотрел на Александра Борисовича – разумеется, жалобно.
– Потому что больше некому ехать, Володя, – начал увещевать его Турецкий. – Там на месте понадобятся хорошие мозги и тонкое, профессиональное чутье... Ладно, выдам тебе страшную тайну: причина, по которой Померанцев остается в Москве, уважительная – Валера наш надумал жениться...
От неожиданности Поремский фыркнул, но в глазах его вместо сердитого огонька моментально вспыхнуло любопытство.
– Ну да?!
– Тс-с-с... – Александр Борисович приложил к губам палец. – Смотри, никому, включая Померанцева, ни звука... Узнаю, что протрепался, придушу собственноручно!
– Обижаешь, шеф! – панибратски ухмыльнулся Поремский. – Во дает Валерка!.. Ладно, раз такое дело... А кто этим будет без меня заниматься? – кивнул он на папки.
– «Этим» займусь я сам, а там видно будет. Что касается оставшихся восьми дел, которые ты упоминал, временно передашь как раз Померанцеву, усек?
– Так точно, – продолжал скалиться «важняк». – Ну надо же...
– Все, лирическое отступление будем считать завершенным. – Турецкий посерьезнел и открыл первую папку, лежавшую сверху. В его команде существовала традиция: помимо порядкового номера и имени гражданина, на которого заводилось уголовное дело, следователь для всеобщего удобства присваивал папке еще одно название, отражавшее суть дела. Поэтому, едва прочитав это «внутреннее» обозначение, в данном случае звучавшее как «Нехорошая квартира», Александр Борисович тут же вспомнил, по какому поводу была данная папка заведена, и нахмурился: дела, связанные с коллегами, он не любил, а тут, кроме всего прочего, коллегой оказалась женщина... Красивая, между прочим, женщина, довольно молодая... Нельзя сказать, чтобы они были с Турецким хорошими знакомыми, но несколько раз сталкивались на общих, расширенных совещаниях МВД и Генпрокуратуры.
– Поначалу, – напомнил Володя Поремский, – дело вели ребята из Южного округа, помнишь?
Турецкий помнил. И даже неплохо знал следователя с «земельки», которому дело тогда, еще в начале февраля, досталось. Хороший, профессиональный сыщик с двадцатилетним стажем, благодаря чему и докопались в конце концов до сути произошедшего, на первый взгляд обыкновенного бытового убийства «по пьяни», каких сейчас и в Москве, и в провинции, увы, пруд пруди... Помнится, единственное, что его отличало настолько, что кадры с места преступления даже показали по телевизору, то, что убийцей пожилой женщины, проживавшей в Южном округе столицы, стал ее собственный сын. Как водится, пьющий, причем опьянение у него, по свидетельству экспертизы, наступало быстро и являлось патологическим. В переводе на обычный человеческий язык термин «патологическое опьянение» означал, что Леонид Жаров, в обычном состоянии человек заурядного темперамента, после пары рюмок становился агрессивным и соответственно опасным для окружающих... Мать, по показаниям соседей, не раз и не два только чудом спасалась от кухонного ножа, за который, напившись, хватался всякий раз ее сыночек... На сей раз спастись Инне Олеговне Жаровой не удалось.