Заложники любви
Шрифт:
— Не обижай девчонку. Она мне по кайфу. Я скоро загляну в гости! — оглядел Лукича и Привалову. Прыгнув в машину, Мишка скоро уехал, а Нонка все смотрела вслед, вздыхая, а потом сказала не выдержав:
— Какой классный человек! Настоящий мужчина! Почему не он наш комендант!
Она ушла в свою комнату задумчивая, грустная. А Егору даже обидно стало. Надо же, даже отомстить бабе не удалось. Мишка отнял эту возможность.
Теперь уже в общежитии не крутили оглушающую музыку ночами напролет. Не летели из окон на улицу бутылки и окурки. Не сновали вокруг здания своры собак и кошек, а вокруг
Подозрительный и недоверчивый человек, он проверял все и всех, никому не верил на слово. С жильцов глаз не спускал. Чуть что, тут же давал взбучку. Его опасались все, даже завхоз Серафима, какую комиссия, не найдя никаких нарушений, порекомендовала оставить в штате. Егор и комиссии не поверил. Но не полез в отчеты и сверки. Не захотел базарить с горластой Серафимой, а иногда, когда был в хорошем настроении, пил с бабами чай в подсобке, слушал и узнавал обо всех новостях:
— А наша Катька Лапшина замуж выходит за электрика Сашку. У них скоро свадьба! — сообщила фельдшер.
— Да они уж давно поженились. Скоро у ней пузо на нос полезет. Уже четыре месяца беременности, куда дальше тянуть? Не рожать же ей в общаге! — встряла Серафима.
— Я слышала, что им комнатуху дали от завода, из вторичного жилья. Как бы там ни было, все ж семья, может, сживутся, удержатся друг за дружку,— вставила Анна.
— Схомутала девка Сашку, у всех отбила. Вот тебе и тихоня! Вцепилась кошкой и оглядеться не дала, прибрала к рукам и все на том!
— Правильно сделала! Молодец Катька! Ей куда ждать, уже не молодая, рожа серая, образование слабое. Ни родни, ни крутых знакомых нет. На что надеяться? Так бы и засохла в старых девах! А тут замужняя женщина, ребенок! Это уже серьезно, с нею считаться будут все! — встрял Лукич.
— О чем ты, Егор? Вон в прошлую осень от нас Наташка взамуж вышла. Не только расписались, а обвенчались. Но через месяц мужик ее прогнал пинком под задницу.
— За что? — ахнул Егор.
— Свекруха ей замечание сделала, упрекнула неряху за раскиданное нижнее белье. Та, недолго думая, бабе по морде съездила, чтоб в спальню не совалась. Свекруха тут же сыну позвонила, тот мигом примчался. Взял за шкирку и выкинул из дома, дав пинка под задницу. А через месяц развелся и развенчался с нею. Так что роспись не гарантия,—сказала Нина.
— А помнишь Тоньку? Ну, ту, что в подвенечном платье воротили в общежитие! Она жениха в машине об-гавкала. Обозвала козлом и медведем!
— За что?
— Сказал ей что-то невпопад. А когда к ней повернулся извиниться, локтем задел ее платье. На нем все кнопки и крючки полетели. Сиськи наружу вывалились. Вот и дала ему пощечину. И тоже обозвала по-всякому. Жених машину развернул и вместо ЗАГСа привез в общежитие обратно. А уж как она просила прощения, на колени перед ним упала средь улицы, да только не стал слушать парень, развернулся, сел в машину и домой к мамке воротился. Один, без жены! Во, где люди удивились. Ведь все гости собрались, столы были накрыты, п свадьба сорвалась. Уж сколько времени прошло, так и не помирились. Даже не здороваются. Нашу опозоренную девку не берут замуж. А и парень не женился. Ни одной не
— Каб мой был жив, уже внуки бегали. Бабкой звали. А то вот одна кровинка имелась, да и ту усыновил отчим. Что делать? Невестки не ждут бесконечно, как матери. Им свое надо,— всхлипнула всухую, отвернувшись от всех.
— Меня вчера ребята с третьего этажа за парня просили. Толиком его звать. Он из заводских. В городе с матерью живет. Уйти от нее хочет. Не может больше под одной крышей дышать, к нам просится,— вспомнил Егор Лукич.
— А чего не ужились?
— Иль комнатуха тесная?
— Небось, мать не дозволяет баб водить?
— Куда уж там! Квартира трехкомнатная. Места хватает. Да баба крученая. Своего мужика — отца Толика, в бомжи спихнула. А сама хахалей водит, каждый день их меняет. Те кобели моложе сына. Совсем зеленые пацаны. Он мать стыдить стал, а она ему в ответ:
— Ты, моей хварье не хозяин! Не нравится, уходи. А мне не указывай.
— Во, финт! Она что, по фазе поехала?
— На обследование ее, на вменяемость проверить, что за дела, сына из хаты прогоняет.
— Я тоже советовал ему вызвать милицию. Но ведь это тоже личная жизнь. И, если она не дебоширит, соседи не жалуются, на заявления сына никто внимания не обратит и меры принимать не станут. Живи она хоть с козлом, но в пределах своей постели, ей слова не смей сказать, потому что это ее личное дело, ее частная жизнь... А парня трясет, боится сорваться и тряхнуть, чтоб мозги у той мамаши на место встали. Она, дура престарелая, навтыкала персингов во все места, из дома почти голая выходит. Сиськи на коленях, а жопа на пятках болтаются. И вот такая оттягивается с мальцами, обучает, иль сама учится современным приемам секса. Уж и не знаю, но все творит на глазах горожан. А попробуй, сделай замечание, у нее заступников половина города!— сплюнул Егор Лукич, досадливо поморщившись.
— Знаю о ком речь! Эта сука у меня мужика увела. Соблазнился придурок на стерву. Уж как я ее колотила! Все волосы на башке выщипала, рожу исцарапала, персинги живьем с корнями выдирала отовсюду, все шнурки и лямки обрывала, совсем голой оставляла средь улицы и что? Мужики ее с улицы домой на руках уносили. Собой закрывали потаскуху, уж как делили там, не знаю. Путевую женщину не защитят и не вступятся, наоборот, в грязь втопчут, опозорят, обидят, а вот такую языками вылижут! — выплеснула наболевшее Серафима и, повернувшись лицом к Лукичу, сказала:
— Прости, Егор, к тебе это не относится...
Лукич, оглядев женщин, сказал задумчиво:
— Надо взять мальчишку, чтоб не сорвался он. Мамаша может нарочно его провоцирует, чтоб, потеряв терпение, вломил бы ей. Она и его запихнет в клетку, сама в квартире останется жировать! От нынешних баб что угодно жди. Ни стыда, ни совести нет.
— Лукич, они и раньше такие встречались. Их меньше было, но все ж паршивые овцы всегда водились. Правда, их наказывали. Милиция проституток в тюрьмы сажала. Люди колотили среди улиц и во дворах. А теперь, сколько говна развелось, как грязи! Ну, попробуй, тронь хоть одну. Саму за жопу возьмут, а сука на воле останется, ей можно сучковать. Потому как нельзя в ее личную жизнь лезть! — возмущалась Нина.