Заложники любви
Шрифт:
Егор Лукич радовался тому, что Нина с того времени резко изменилась. Она действительно перестала пить и никогда не брала в рот спиртное даже по праздникам.
Женщина помолодела, стала следить за собой, изменилась до неузнаваемости. Но если с нею хватило одного разговора, с другими приходилось сложнее.
Когда выписали из больницы Лапшину, Лукич постоянно наблюдал за девчонкой, все боялся, чтобы та снова не попыталась наложить на себя руки. Ведь и через месяц ходила как замороженная, от каждого стука в дверь вздрагивала и очень боялась темноты. Едва
Вернувшись с работы, сидела в комнате, корпела над книгами. Она отвернулась от всех, ни с кем не общалась и не дружила.
Хорошо, что процесс по ее делу прошел в закрытом режиме и в зал заседаний не пустили никого из посторонних. Это было спасением для Лапшиной. Она услышала, как наказаны ее обидчики. Каждый получил по восемь лет лишения свободы. Казалось, можно было успокоить память и начать жизнь заново. Но нет... Девчонка продолжала жить в страхе.
Сколько раз пытался Егор Лукич поговорить с Катей. Она сидела молча, слушала и не слышала человека. Ничего не говорила, не отвечала на вопросы. Девчонка будто заживо умерла.
— Да что же это с тобой, голубушка? Погляди, до чего себя довела. Скоро через тебя газету можно будет читать. Есть разучилась. Все над книжками сохнешь. Они, понятное дело, нужны, но не через меру. Переусердствуешь, свихнешься. А ведь совсем молодая и красивая. Зачем себя гробишь раньше времени? — спрашивал Лукич.
Лапшина молчала. Она лишь робко пожаловалась человеку на свою настольную неоновую лампу. Та окончательно испортилась. Сколько ламп меняли, они не загорались. А Катя имела привычку допоздна засиживаться над книгами. Тут без лампы хоть пропади. Вот и прислал Лукич электрика Сашку. Тот недавно со службы вернулся. Взяли его на завод, дали место в общежитии. Егор Лукич позвал к себе парня после ужина, поговорить решил с ним. Парень, послушав коменданта, разулыбался:
— Вы что предлагаете? Приколоться к ней, зависнуть на девку, чтоб не прокисла над книгами, а лампу, как повод к знакомству, починить ей? Не-е-ет! Я скучных телок не люблю. Такие только и умеют мух хвостом отгонять. Любят, чтоб их обхаживали. Не хочу гнилушек! Я торчу от тех, какие на ушах стоят и на рогах пляшут. Вот это бабы! Не признаю тех кренделей, что из себя недотрог корчат.
— Ты хоть поговори, встряхни ее! Ни о чем больше не прошу. Да и не получится у тебя. Катерина человек серьезный. Она на тебя не глянет, ну хоть лампу отремонтируй, если сумеешь,— попросил Сашку, тот хитро ухмыльнулся:
— Говоришь, не обратит внимания, ничего у меня не получится? А если закадрю, что тогда?
— Не верю!
— Ну, ладно, Лукич! Беру неделю! Если я проспорю, ставлю шампанское, коли ты, выставляешь коньяк! Договорились?
— Нет! Условие не подходит. Я принципиально не спорю на спиртное. А и спорить не хочу. Прошу помочь человеку, если сможешь. А не захочешь, дело твое. Она уже выжила. Теперь бы ожить ей, оттаять сердцем. Но у меня не получается. Времени не хватает, или подход не тот. Старею, разучился
— Не горюй, Егор Лукич! Не перевелись в твоем «муравейнике» настоящие парни! — взял инструмент и пошел к Лапшиной.
Титов вскоре забыл о нем. В кабинет вошли три девахи. Уселись напротив, всего глазами ощупали и обшарили, на лицах «клееные» улыбки застыли. Едва глянув на них, Егор сразу смекнул, кто такие.
— Что нужно, девчатки? Какое дело имеете ко мне? — спросил, заранее предугадав причину визита.
— Меня Снежаной зовут,— назвалась белокурая, синеглазая красотка, и, собрав губы в жеманный бантик, продолжила:
— Мы все трое без жилья остались. Не поладили с «мамашкой» и решили от нее уйти. Хотим у вас приют попросить. На троих. Платить будем, сколько скажете.
— Мамаша у вас одна на троих? — хохотал в душе человек.
— Ну да, конечно, но уж очень придирчивой и вредной стала. Каждый день скандалит, изводит нас всех своими капризами.
— А чего требует от вас?
— Деньги! Ей сколько ни дай, все мало!
— А где работаете? — оглядел всех троих.
— Я парикмахер, Инга — массажистка, Света — в брачном агентстве.
— Ничем не могу помочь, девчата! У нас в общежитии только заводчанки, чужих, со стороны, не берем,— ответил человек.
— Это уладим! Дадут нам справки с завода! — хохотнула Инга.
— Как так,— не понял Лукич.
— Ну, везде свои люди. Мы же не вчера появились в городе. Со многими знакомы, даже случается, дружим.
— От чего ж к нам решили, коль крутых друзей имеете? Иль иного места не сыскали?
— Не в том дело, Егор Лукич! Мы можем другую «мамашку» найти. Она дорожить нами будет. Но вот мы уживемся ли там, на новом месте?
Егор Лукич давно знал, что мамашками называют городские путаны хозяек притонов. И нередко меняют их, переходя из одного в другой, если бандерша стала забирать большую часть заработка, нарушала условия договоренностей.
— Как понимаю, прежняя «мамашка» обидела вас на расчете. И вы решили уйти от нее. Но почему ко мне? Здесь общежитие.
— Это как раз то, что нам нужно! —сверкнула зеленоглазо рыженькая Светка.
— А что нужно?
— Третью смену! Иль не врубились, Егор Лукич? Вы же мужчина в самом соку! В общаге два этажа холостяков! Все не обласканы, не согреты! Зачем им искать по городу подружек на ночь, если мы вот они! Свои! Тепленькие и всегда наготове! — сверкала улыбкой чернявая Инга.
— Вы что? Решили тут притон открыть? — округлились глаза Титова.
— Лукич! Не будь отморозком! Люди под эти заведения шикарные квартиры сдают! Конечно за хорошие «бабки». А ты жмешься со своей вонючей общагой! Поверь, не она нужна, а клиентура! Ну, сколько тебе отслюнить за комнатуху? Не потей! Мы не станем торговаться! Хочешь, натурой доплатим в дневное время. В накладе не останешься! — обступили со всех сторон.
— Вы уже все просчитали? И даже меня не обошли, дневное время назначили? — рассмеялся человек громко.