Заложники любви
Шрифт:
— Пусть мать придет. Ей врачи объяснят популярно. Сгубила она тебя, дружок!
— А на следующий год возьмете?
— Это ни я, медкомиссия решит! Тебя хоть сейчас сажай на инвалидность,— вылетело невольное.
Андрей не вслушался, не поверил и вернулся на работу подавленный. Рухнула еще одна мечта...
Ни о чем этом не знал Егор Лукич. Едва Андрей поступил в училище, участковый перестал интересоваться семьей. Устал от вида пьяной бабы и дерзкого, грубого подростка. Таких на его участке хватало и без них. Всех не усмотришь
Егор Лукич считал, что сделал все возможное. Не дал мальчишке погибнуть в детстве, а уж подросток сам о себе позаботится и не пропадет, если захочет жить. Что же касается его матери, то она сама взрослый человек. Коли будет пить, это ее дело. Он ей не сторож...
Иногда Лукич видел бабу в куче забулдыг. Она заходила в кафе и бары, просила посетителей оставить глоток вина иль пива. Ее угощали, другие отворачивались
брезгливо, а охрана выгоняла бабу. Но та до вечера успевала набраться до того, что выходила, держась за стены.
Андрей нередко сталкивался с матерью на улицах города. Иногда она не узнавала сына, в другой раз успевал перескочить через дорогу. Но если примечала Андрея и тот, зазевавшись, не успевал от нее убежать, баба цеплялась в мальчишку мертвой хваткой и поднимала скандал на всю улицу, да такой, что даже бездомные бомжи ей сочувствовали.
— Это какой козел! Родную мать без куска хлеба оставляет на месяцы. Вовсе отморозок бездушный! — качали лохматыми, нечесаными головами и подбадривали бабу:
— Вломи придурку покруче!
И только Егор Лукич никогда не жалел, не хотел понимать и ни в одно слово не верил ей. Да, он не узнал Андрея, встретив в общежитии. Мальчишка за годы не только вырос, а и внешне изменился. Безвозвратно растерял все, что было от детства. Он был похож на злого пса, выросшего на свалке. От того так и не обзавелся новыми друзьями, но цепко держался за прежних, боясь их потерять. Чужим, незнакомым людям он не верил.
Егор Лукич, постояв на ступенях, проследил за матерью Андрея. Та подошла к перекрестку, повернулась к общежитию, погрозила в последний раз кому-то кулаком и свернула за угол.
Человек шел домой. Там его ждала жена. Она, конечно, беспокоится, думает, как прошел его первый день на новой работе? А что он ответит? Конечно, скажет как всегда, мол, все в порядке. Оно и впрямь ничего не произошло. Все пуговки на месте, ни одна не оторвана с корнем, морда не побита, ни одного синяка нет. Ни то, что на прежней работе, где каждый день приходилось «гасить» драки с поножовщинами и всякий раз выползать из них полуживым. Ведь, как известно, третий всюду лишний, а потому Титову всегда доставалось больше и чаще других.
По-настоящему его стали бояться, когда Лукич одним ударом уложил верзилу Пашку. Он вздумал тряхнуть «на бабки» известного в городе футболиста. Уже зажал его, взял за жабры, а тут Лукич,
Зато путаны наседать стали. Прицепится сбоку какая-нибудь раскрашенная макака, идет, крутя задницей и норовя взять человека под руку, прикидываясь подружкой на ночь, просит умильно:
— Лукич, солнышко, помоги! Избавь от Шныря! Совсем оборзел! Требует с меня такую долю, что я сама этого навара не имею! Вступись, припугни, если отвяжется, я в долгу у тебя не останусь,— обещала томно, пытаясь обнять мужика, прижималась вертлявым телом, кружила голову, указывая на едва приметный свет в своем окне.
— Отстань, Томка! Не цепляйся. Не висни на мне. Ну, поговорю с твоим рэкетиром. Хотя без официального заявления от тебя, как к нему подступлюсь. Вы оба вне закона! Ну, как скажу в отделе, чьи интересы защищаю, меня же на смех поднимут.
— Егор! Милый, никто не высмеет! Через меня половина милиции прошла!
— Так чего ж никто не помог?
— Кишка тонка против Шныря.
— Они с тобой спали. А я причем? Чего ко мне прикалываешься?
— Во, чудак! Они мою с собой не забрали. Все при мне, и тебе хватит! Вступись, возьми «под крышу». Не пожалеешь, козлик,— чмокнула в щеку пользуясь темнотой. И добавила:
— Сам знаешь, не с жиру сучкую. Бабка уже пятый год прикована к постели.
Шныря нашел в баре. Вызвал на улицу поговорить. Не просил, потребовал оставить в покое бабу. Рэкетир участкового понял по-своему, что стала путана подругой мента и уступил без споров, по-мужски.
Никакой благодарности не потребовал Егор и, вспоминая тот случай, краснел. Ведь вернулся домой со следами губной помады на щеке. Путана, будто печать на нем поставила. Жена целый месяц к постели не подпускала.
— А и Шнырь не стал спорить!—усмехается Титов.
— Сколько лет прошло с тех пор, уже жена ревновать разучилась,— вздыхает Егор, входя в дом. И потрепав жену по плечу, прижался лицом к теплой щеке и сказал тихо:
— Как я соскучился без тебя, роднулька моя! Как мне тебя не хватает...
— Ну, что там на работе? Очень тяжко?
— Другого не ожидал. Было бы хорошее место, без меня обошлись бы. Давно бы заняли. А тут большего дурака не сыскали. Воткнули, как в гнилую задницу, и приказали: — Вези!
— Так оно всегда было. Самый тяжелый участок тебе давали. Теперь вот это общежитие навязали. Может отказаться, пока не поздно? Приказать не имеют права пенсионеру. А и тебе зачем нервы трепать. Здоровье не резиновое.
— Детям помочь надо. А с пенсии о том даже думать смешно. Оно и работа обычная. На прежней куда круче доставалось. Ночью покоя не было. Главное там порядок наладить. Потом уже все проще будет,— взялся за ложку и вздрогнул от телефонного звонка.