Заложники обмана
Шрифт:
И на всякий случай стреляли в каждое обнаруженное тело.
Дарнинг взглянул на синеватую сталь своего автомата, ствол которого был липким от крови. Он должен уложить всех семерых одним залпом, иначе и сам он, и все, кто еще уцелел, будут убиты. Возможно, их так и так убьют вскорости, но зачем облегчать дело?
Но тут он увидел, что Брайан встал из травы и направился навстречу вьетнамцам. Он бросил автомат, кровь струилась у него по лицу и голове. Ходячий вестник смерти, провозглашающий самим своим безумным видом: Я здесь, парни. Прикончите меня, потому что я не в силах убить себя.
Парнишкам
Он потерял сознание.
Лежал ничком в траве, солнце жарило в спину; он то приходил в себя, то снова отключался. Как легко убивать. Стоит только прицелиться и нажать на спусковой крючок. Любой может этому научиться. Но его должны были научить пораньше. Тогда он в возрасте шести лет пошел бы не в школу, а в армию. И к этому времени набрался бы достаточно умения убивать, тогда его люди уцелели бы.
Меньше чем через час их обнаружила на прогалине другая дозорная группа. В живых остались только Дарнинг, Брайан Уэйн и капитан из штаба, который участвовал в вылазке в качестве наблюдателя.
Дарнинг неделю пролежал без сознания. Однако Уэйн и капитан-штабист были вполне в состоянии дать яркое описание происшедшего. На основании их свидетельств Дарнинг получил высшую воинскую награду Соединенных Штатов – орден Славы.
Думая об этом теперь, спустя почти двадцать лет, он, как и тогда, считал, что вместо этого его должен был судить военный трибунал.
Итак, Брайан.
Под жесткой коркой прячется податливая сущность. До каких пор он продержится, когда Хинки начнет рвать его острыми зубами шакала?
Что-то надо предпринять по отношению к этому юристу. А также его клиентке.
Таковы были ночные рассуждения министра юстиции Генри Дарнинга.
Ни одно из них не успокоило его настолько, чтобы он мог уснуть. И тогда он решил предаться увлекательным эротическим фантазиям о Мэри Чан Янг.
Сначала он представил себе, как она, отдаваясь и склоняясь над ним, приблизила к нему лицо и грудь. Он обхватил ладонями ее талию, потом передвинул руки под груди, слегка приподнял их, как две чаши, едва касаясь кожи, и все это сияло перед ним в бархатной полуночной тьме.
Мягкими фиолетовыми тенями обведены были ее глаза, щеки и подбородок.
Он видел игру света у нее на лбу и на гладких, блестящих волосах.
Ее нижняя губа, решил он, совершенно необычна: такая чувственная полнота неотразима даже для невосприимчивого мужского сердца.
Он вообразил, что груди ее на удивление полны для женщины столь изящного сложения, соски розовато-коричневые, а сама плоть их излучает сияние светлого фарфора.
Она еще ближе склонилась к нему, они поцеловались и обняли друг друга.
Потом он вошел в нее.
Закрыл глаза.
Продолжая выстраивать в голове свою маленькую шараду, он придумал, что прошло несколько недель с тех пор, как они виделись перед этим. Разлука. Она
У него был длинный, утомительный, напряженный день, но он чувствует, как она вливает в него новую жизнь. В эти считанные минуты, в этой теплой тьме у него не осталось ни разума, ни планов, ни забот – только сексуальное желание, только оно. Как будто все, что происходило до сих пор, – не больше чем иссохшая мертвая кожа, которую следовало сбросить.
Сейчас они полностью принадлежали друг другу. У него сохранялось определенное ощущение, что где-то за пределами границ его тела существует целый мир, но мир этот не представляет для него интереса.
Утоление страсти наступило в тот самый миг, когда она казалась неутолимой.
Он удержал Мэри возле себя. И в конце концов она принесла ему сон как особый дар.
Глава 27
В Риме Джьянни предстояло прочесать больше сотни художественных галерей в поисках того, что он мог бы считать произведением Витторио Баттальи. За день он, в сопровождении Мэри Янг, успевал обойти примерно двадцать.
Но Рим как-никак один из самых романтических городов мира. К тому же стояло лето, и казалось, что их жизням непосредственно ничто не угрожает.
В общем, не так уж трудно было выкроить немного времени для собственного удовольствия. И если это не было той великолепной идиллией медового месяца, которой Мэри Янг поддразнивала Джьянни, то весьма ее напоминало.
Они остановились в очаровательном пансионе на расстоянии приятной прогулки от Тринита-деи-Монти.
Они ели в великолепных, изысканных ресторанах, где их принимали тепло и по-дружески, где было просто невозможно получить плохо приготовленное блюдо, а мандолины заставляли вас оплакивать годы, проведенные где-то еще.
Они бродили лунными ночами по склонам Палатина[ 28] , на котором римские императоры золотого века возводили свои дворцы напротив Колизея и арки Константина.
Они замирали перед величайшими произведениями искусства, созданными в цивилизованном мире, и держались при этом за руки, чтобы разделить впечатление друг с другом.
– Не могу вообразить вещи печальнее, чем смотреть на такое вот в одиночку, – сказала как-то Мэри Янг.
Джьянни удивился: откуда это к ней пришло? Как нашла она такие слова?
[28]Палатин – один из семи холмов, на которых выстроен Рим.
Однажды, сидя на скамейке у подножия Испанской лестницы, он наблюдал, как она поднимается по ступенькам, чтобы купить цветов для их комнаты. На ней была надета бледно-желтая блуза с узором в виде листьев. Наверху, когда Мэри стояла и выбирала цветы, ветер мягко обозначил под тканью блузы ее грудь. Из-за яркого солнечного света Джьянни не мог разглядеть ее лицо. Но ему вдруг непреодолимо захотелось помахать ей рукой, что он и сделал.
Спустившись вниз, она его поцеловала.
– Спасибо, – сказала она.