Заложники

Поцюс Альгирдас

Приоткрылась дверь, и двое кнехтов втолкнули внутрь Гругиса. Руки молодого князя были связаны за спиной, грязные щеки и лоб расцарапаны до крови.

Отец и сын с минуту потрясенно смотрели друг на друга, словно извиняясь за то, что с ними случилось.

Зигфрид Андерлау подошел к Гругису, положил руку ему на плечо и, повернувшись к Скирвайлису, сказал:

— Дети жемайтских князей и прочих управителей будут схвачены и увезены в государство ордена, но я могу сделать одно небольшое исключение: отпущу этого славного юношу, если его отец, владыка

Локисты, пообещает дать всех своих людей на строительство замка Дубиса.

— Не соглашайся, отец! — воскликнул Гругис.

Скирвайлис поднял голову и посмотрел на сына. Они понимали друг друга без слов, угадывали по глазам и вопрос, и ответ, не говоря уже о чувствах, которые обуревали сейчас обоих.

— Не соглашайся, отец! — повторил Гругис. — А обо мне не тревожься! Я не пропаду!

Крестоносец пристально уставился на старого князя. Скирвайлис должен был сказать свое слово, но он, потупившись, молчал, и лишь брови его порой вздрагивали, будто старику невмоготу было выдержать напряжение.

— Ну же, я жду, что скажет князь Скирвайлис, — подбодрил его Зигфрид Андерлау.

Скирвайлис неожиданно встал и, сердито сверкнув глазами, отчеканил:

— Не стану я вам помогать! Не надейтесь, собственными руками петлю отечеству на шею не накину! Не бывать этому! Думаю, сын меня простит, иначе я не могу…

— Увести его! — взбешенно рявкнул крестоносец и прикусил от ярости тонкую губу.

Кнехты подхватили юношу под мышки и потащили к выходу. Этим крепким, рослым малым не так-то легко было справиться с пленником.

— Правильно, отец! — воскликнул Гругис. — Не унывай, я вернусь!

Дверь за пленным захлопнулась, но Зигфрид Андерлау продолжал грозить кулаком ему вслед и ругаться.

— Ты у меня еще пожалеешь! — повернувшись к Скирвайлису, выпалил он. — Потеряешь не только сына, но и весь свой двор! Здесь поселятся мои люди!

Низко повесив седую голову, старый князь молчал. Он прислушивался к звукам, доносившимся со двора, куда увели его сына. Правую руку он прижал к груди, будто пытаясь унять сердечную боль.

XIII

Они медленно тащились следом за поскрипывающими обозами, привязанные к ним за шею наподобие скотины. Грубые пеньковые веревки до крови натерли кожу, пленники сбили ноги о камни, комья засохшей земли и корневища. Стоило Гругису поднять руку, чтобы поправить веревку, как конвойный с размаху огрел его по голове древком копья. Юноша зашатался и с большим трудом удержался на ногах. Скрипнув от боли зубами и застонав, он пробормотал: «Оборотни! Кровопийцы! Сволочи!» Остальные пленники тоже возмущенно стали осыпать крестоносцев проклятиями, даже женщины и ребятишки, которые ехали в телегах, с ненавистью плевали в сторону врагов.

После каждой такой вспышки недовольства конвойные на конях еще плотнее окружали пленников, угрожающе нацеливали на них копья или мечи, а их рыжебородый командир с пеной у рта набрасывался на жемайтов:

— Штилль! Мунд хальтен!

Так его и прозвали:

Бешеный Штиль.

Скорбное шествие состояло из двухсот с лишним человек. В поле зрения Гругиса находились лишь те, кто шел рядом или сидел в телеге перед ним, и все же юноша успел заметить, что преимущественно это были дети жемайтских князей и знати. Всех их ожидала тяжелая, незавидная участь заложников. Они будут связаны с отчим краем невидимой нитью, которая может в любую минуту оборваться. «Для того чтобы вы покорились и не роптали, мы берем себе ваших детей, — заявил еще в имении Скирвайлиса плачущим матерям Зигфрид Андерлау. — Если вы не хотите, чтобы с ними стряслась беда, слушайтесь нас во всем!»

«Неслыханное вероломство! — с бессильной яростью думал Гругис, понуро бредя за телегой. — Они хотят прикрыть свои зверства, отыгрываясь на ребятишках. Интересно, кто их на такое надоумил?»

Юноша внимательно оглядел верховых, будто надеясь найти среди них виновника. Те же предавались тревожным размышлениям совсем о другом: только бы пленные не вздумали убежать и только бы не нарваться на неприятеля. Ну а коварные замыслы, как водится, — дело высокого начальства.

Сначала узкая дорога петляла по сосновому бору, а на следующий день вышла к реке Акмяне. Изнывающие от жажды заложники тоскливо поглядывали на воду, которая виднелась временами сквозь заросли ольховника и прибрежных ракит.

Гругис облизывал запекшиеся губы, жадно вдыхая влажный прохладный воздух, долетавший со стороны реки. Казалось, это пахла сама вода. «Будь моя воля, — думал юноша, — бросился бы сейчас прямо с головой в речку и пил, пил бы бесконечно речную воду».

Впереди послышался крик: «Воды! Дайте воды!» И разом заволновались, загудели остальные: «Пить! Пить!»

Немного погодя отряд стражников, возглавлявший колонну, свернул на густую прибрежную траву. Следом потянулись обозы и люди — пешие и конные.

Дети повыскакивали из телег и первыми бросились к журчащему стремительному потоку. Зайдя в реку, они пригоршнями зачерпывали и жадно пили долгожданную воду.

Тем временем в одной из передних телег, в которых везли девушек, поднялся переполох: кто-то пронзительно закричал, вокруг телеги стали суматошно носиться всадники. Даже Бешеный Штиль встревожился и поскакал туда, громко крича на ходу:

— Штилль! Мунд хальтен!

Судя по всему, его окриков никто не испугался, и он пустил в дело кнут.

Гругис, который находился на почтительном расстоянии от головной телеги, видел, однако, как кнут стал гулять по плечам невысокой девушки. Закричав как резаная, пленница вцепилась в бороду крестоносцу и стала отчаянно бороться с ним.

Голос и плотно сбитая фигурка девушки показались Гругису знакомыми. Приглядевшись внимательнее, он узнал в ней Гирдиле. Дочь князя Памплиса среди заложников? Невероятно! Ее отец умел ладить с крестоносцами, перешел в их веру, и Гругис не сомневался, что уж его-то детей крестоносцы не тронут. Вот тебе и раз — не доверяют даже Памплису!