Заложники

Поцюс Альгирдас

— Правители Литвы продали нас ордену. Они сделали жемайтов заложниками, чтобы самим можно было перевести дух.

— Мы никогда не покоримся, князь! Не бывать этому! — воскликнул крепыш.

Изо всех углов послышался одобрительный гул. И все же люди, насупившись, ждали более определенного ответа.

— Кое-кто думает, что, приняв христианство, мы сможем ублажить тевтонов и таким путем спастись, — сказал Скирвайлис. — Я так не считаю. Именно поэтому жемайтские вотчинники выбрали нынешней ночью старшим князем другого.

— Вот сволочи! Мерзавцы! Да их повесить мало! — загудели со всех сторон сердитые голоса.

—

Не надо кричать и злобиться! — подняв руку, утихомирил взволнованных воинов князь. — А что, если они правы? Вдруг именно так можно спастись? Подождем, посмотрим, что из этого выйдет.

— Мы будем выжидать, а немец нам в это время на шею сядет!

— Последнего куска лишит!

— Поселится на наших землях!

Долго еще не могли успокоиться возбужденные жемайты, и даже глубокой ночью некоторые из них громко вскрикивали во сне. Почти не спал и Скирвайлис. Ныли бока от лежания на жесткой скамье, раскалывалась переполненная страшными впечатлениями прошедшего дня голова, он задыхался, потому что воздух в помещении был спертым из-за обилия овчинных тулупов. Со вторыми петухами князь поднялся, с трудом пробрался к двери среди спящих вповалку мужчин и выскользнул во двор. На северо-востоке, где стояло войско крестоносцев, загоралось багровое зарево.

XII

После кровавой битвы на реке Шунии во дворе Скирвайлиса недосчитались не только молодого князя Юдикиса, но и еще нескольких мужчин. Рыдали, посылая проклятья на головы кровопийц, вдовы. Скорбь и боль поселились в доме князя. Мансте почернела от горя и тенью скользила из угла в угол. Не слышно было больше ее звонкого смеха, нежного, волнующего голоса. Даже ребятишки притихли и испуганно таращились на взрослых, как бы ожидая ответа на вопрос: что случилось? По вечерам люди собирались в семейной избе у очага, молча смотрели на огонь, и казалось, что в их расширенных зрачках мелькают тени ушедших дорогих людей, а в душах звучат их голоса. Днем утрата переживалась не так остро — отвлекали будничные заботы и дела: женщины торопились по сугробам в хлева, сараи, подхватив ведра, отправлялись к реке, а мужчины с топорами за поясом исчезали в лесу, где с шумом и треском валили огромные ели и старые засохшие березы, будя в берлогах медведей. Князь Скирвайлис вместе с сыном Гругисом и одним из дворовых уходили на охоту и по нескольку дней не появлялись дома. Возвращались усталые, продрогшие, но в приподнятом настроении, будто оставив в лесных дебрях, в сугробах, свою муку, печали и тяжелые мысли. Стужа крепчала, слышно было даже, как трещали заборы, однако дни становились длиннее, раньше вставало солнце, и сверкающий снег пробуждал надежду.

Однажды вечером вся многочисленная челядь Скирвайлиса собралась в людской у пылающего очага. Женщины пряли лен, одни мужчины клевали носом, другие скручивали пеньку в веревки или занимались кто чем. Вдруг Мансте, сидевшая в углу с сынишкой на коленях, замурлыкала под нос песню. Женщины, не поверив своим ушам, обернулись в ее сторону. Лица их просветлели. Они соскучились по песням, а ведь Мансте всегда была незаменимой запевалой. Женщины подхватили песню, и с того вечера дом князя снова ожил, будто в него вернулся добрый дух, который на время исчез отсюда.

Возвращению Мансте к жизни, пожалуй, больше всех обрадовался сам Скирвайлис.

Каждый раз при виде скорбного лица молодой вдовы он чувствовал, как ледяные тиски сдавливают сердце. Во всей Литве, думал князь, не сыскать больше такой женщины. Веселая, очаровательная, она покоряла с первого взгляда. Как хороши были ее лучистые глаза, точеные руки, гибкая талия, белая кожа, как неповторим ее облик! Бесстрашный воин терялся при одном взгляде на красавицу.

Скирвайлис сидел один в темной горнице и вдруг услышал песню. Он вскочил с кресла и приоткрыл дверь в людскую. Песня зазвучала тише — видно, певуньи решили, что князь сердится.

— Да вы пойте, пойте, не бойтесь! — подбодрил он их, добродушно улыбаясь. — Давненько я не слыхал песен, вот и обрадовался. — И князь задорно сверкнул блекло-голубыми глазами.

Когда он увидел Мансте, взгляд его потеплел. Без слов поблагодарив женщину, Скирвайлис вернулся назад, снова устроился в кресле и стал слушать. Песня опять стала набирать силу, в хор вливались все новые голоса, однако ей недоставало раздолья — слишком сильна еще была в сердцах женщин боль утрат.

Немного погодя невестка принесла ужин. Князь ласково тронул ее за локоть и сказал:

— Не тужи.

Мансте растерялась, порозовела, поспешно выложила на стол содержимое корзинки и потихоньку выскользнула за дверь. Очутившись на кухне, она остановилась напротив очага и задумалась. Потрогала локоть, хранивший тепло прикосновения князя.

— Дети, вы совсем забыли своего дедушку, — укоризненно сказала Мансте сыновьям. — Ему одному тоскливо. Вы бы навестили его…

Мальчики удивленно округлили глазенки, но все же прекратили игру и, толкаясь, выбежали вон. Их звонкие голоса не могли приглушить даже толстые стены.

Холодная, затяжная зима заточила в жилищах людей, как в темнице. Лошадям сюда было не добраться — по брюхо увязали в снегу. И предположить нельзя было в такую пору, что у ворот может появиться нежданный гость или злой ворог. Мир как бы сузился, и казалось, что сразу же за воротами простирается холодная, заснеженная пустыня, в которой не встретишь ни одного живого существа. Поэтому каждый случайный путник, забредший в дом, вызывал у его обитателей неподдельный интерес. Его тут же обступали со всех сторон и забрасывали вопросами.

Но вот солнце окончательно повернуло на весну, закапала с крыш первая звонкая капель. В один из таких дней у ворот княжеской усадьбы остановились трое довольно странных всадников. Посередине на стройном вороном коне сидело какое-то существо — то ли человек, то ли зверь. С ног до головы оно было закутано в рысью шкуру. Из-под косматой меховой шапки задорно блестели живые глаза и торчал вздернутый нос. К удивлению челяди, этот всадник потребовал визгливым женским голосом, чтобы отогнали собак и отперли ворота.

На шум вышел Гругис и, остановившись на пороге, стал с интересом наблюдать, что будет дальше. Вероятно, его появление не осталось незамеченным. Странный всадник приподнялся в седле и замахал руками:

— Гругис, здравствуй! Ты чего стоишь как истукан? Принимай гостей!

У молодого хозяина чуть ноги не подкосились: это была Гирдиле, дочка ретавского князя Памплиса!

Распахнулись ворота, заскулили удерживаемые за загривки собаки, и всадники торжественно прогарцевали к дому Скирвайлиса.