Замануха для фраера
Шрифт:
– А кто это, Охлябин? – спросил Минибабаев.
– Ну, это тот, которого… топором, – ответил участковый.
– А-а, – протянул Рахметкул Абдулкаримович. – Значит, его Георгием Охлябиным зовут?
– Юрием, – поправил его Коноваленко.
– А отчество?
– Гаврилович.
– Значит, потерпевшего зовут Юрий Гаврилович Охлябин? – спросил Минибабаев, по своему обыкновению делая записи в блокнот, который всегда был при нем.
– Так точно, – по-военному ответил участковый уполномоченный.
– Чем
– Ну, он местный, ему тридцать два года, воевал, комиссован из армии по ранению. Отца нет, мать умерла во время войны. Одно время работал на Пороховом заводе грузчиком, был уволен за пьянку. В сорок седьмом сел по статье за тунеядство. Освободился в мае этого года. Самый горький пьяница во всех Бутырках…
– И их окрестностях, – добавил Минибабаев.
– Возможно, и так, – согласился Коноваленко.
– После освобождения он так и не устроился на работу?
– Как же, устроился. Проработал до середины июня, и его уволили за прогулы, – ответил участковый.
– А вы? – спросил Рахметкул Абдулкаримович.
– Что, я? – не понял Коноваленко.
– Куда вы смотрели: человек месяц уже нигде не работает, пьет беспробудно, а вам хоть бы хны?
– Вовсе не «хоть бы хны», – набычился Коноваленко. – Я дважды с ним разговаривал, пуганул новым сроком, и он обещал устроиться на работу. По трудовому законодательству, товарищ оперуполномоченный, он имеет право искать работу два месяца, а прошел только месяц.
– Ладно, – Минибабаев примирительно посмотрел на участкового. – Вот вы сказали, что Охлябина ударили по голове топором. А откуда это вам известно?
– Так, характер ранения о том говорит, товарищ оперуполномоченный, – ответил Коноваленко. – Такую рану ничем больше и не нанесешь, ни поленом, ни трубой, ни фомкой. Только обухом топора. Нагляделся я, – добавил он, – на такие ранения.
– Ясно, – сказал Минибабаев. – А кто обнаружил Охлябина?
– Баба Настя.
Оперуполномоченный вскинул на Коноваленко глаза.
– Мне что, так и писать: баба Настя? – раздраженно спросил он.
– Простите, – Коноваленко подобрался и четко, почти по-военному ответил: – Потерпевший был обнаружен в кустах репейника пенсионеркой Кочкиной Анастасией Самсоновной. В районе десяти часов с четвертью. Она вышла выливать помои, выплеснула их и услышала стон. Прибежала ко мне, я вызвал «неотложку», сообщил в милицию и провел предварительный опрос Кочкиной.
– Все правильно, – сказал Минибабаев. – Проводите меня до этих кустов репейника, где был обнаружен потерпевший Охлябин. А потом побеседуем еще раз с гражданкой Кочкиной.
– Идемте, товарищ оперуполномоченный, – ответил Коноваленко и поправил гимнастерку.
Савелия Николаевича заперли в камере с одной широкой шконкой вдоль стены, зарешеченным оконцем под самым потолком и вонючей парашей возле дверей, обитых толстой жестью. На шконке, скрючившись, лежал, уткнувшись лбом в стенку, какой-то замшелый дедок, а посередь ее, сложив ноги кренделем и покуривая цигарку, сидел и щурился на Родионова парень лет девятнадцати.
– Мир дому, – поздоровался Савелий Николаевич и присел на краешек шконки.
– Тебе, дядя, присаживаться никто не разрешал, – выпустил изо рта дым парень и ткнул Родионова в спину.
– С чего бы это? – хмыкнул Родионов.
– А с того, что твое место у параши.
– Ты, зеленый, попридержи язычок. Он еще тебе пригодится, чтобы… – и тут Савелий Николаевич завернул такую фразочку, что парень ничего не понял, а дедок приподнял голову, присел, облокотившись спиной о стену, и пристально посмотрел на Родионова.
– Давненько я не слышал такой фени, – наконец, произнес дедок уважительно.
– Это феня? – удивился парень.
– Блатная музыка, – сказал дедок. – На ней самые уважаемые мазы еще до совдепии разговаривали. Да и нынешние воры в законе, кто постарше, оченно ее почитают. А вы кто, гражданин?
– Меня зовут Савелий Николаевич, – ответил Родионов.
– В законе? – спросил дедок.
– Был в законе, – ответил Родионов. – Теперь на пенсии.
– А погоняло? – спросил дедок. – Я, к примеру, Штырь. Не слыхали?
– Нет, – ответил Савелий Николаевич, – не слышал. А погоняло у меня по имени, Савелий.
– А какой вы масти? – спросил парень. – Ну, были?
– А тебе зачем знать, чиграш? – недобро посмотрел на него Савелий Николаевич. – Много вопросов – хуже сон.
– Ну, интересно.
– Вы не волнуйтесь, Савелий Николаевич, этого паренька я знаю, – сказал Штырь. – Из фартовых он, кличка Бубен.
– Бубен? Головастый, значит?
– Сообразительный, – подтвердил дедок.
– А что же он ермолая из себя строит?
– Это по молодости, – ухмыльнулся Штырь. – Это изживется.
– Да уж, – согласился Родионов. – Молодость – это то, что всегда проходит…
Он прислонился плечом к стене и замолчал. Тревожить его не решились ни старый, ни молодой.
Кусты репейника были просто густой растительностью, куда сливались помои и выбрасывался разного рода мусор и ненужный хлам. В общем, помойка на задах нескольких дворов. Так что смотреть особо было не на что: поломанные стебли колючей пожелтевшей травы и пятна крови на примятых листьях. А вот допрос бабы Насти кое-что принес. Правда, не в пользу версии о причастности к убийству ископаемого уголовного реликта-пенсионера Савелия Николаевича Родионова.