Заместитель господа бога
Шрифт:
Нет, неправ я. Не один Палыч. Все мы заместители господа бога. Это не должность и не прозвище. Это умение и желание делать свою работу так, как может сделать ее только бог. Не лучше, но и не хуже. И пока кто-то из нас жив — Служба живет. Невзирая на все потери, на смены государств и формаций...
Однако, что-то меня несет. Расфилософствовался... Старею, наверное.
Иду к себе. По дороге докуриваю, наслаждаясь шикарным табачком. На рации сейчас Любомир, сидит, раскладывает пасьянсы. Рация — самая скучная работа в Службе. Делать абсолютно нечего, а уйти нельзя — аварийная волна.
— Держи подарок, — протягиваю Любомиру трубку и кисет.
— А Вы? — дожил, коллеги на Вы называют. А что делать?
— Бросил я. Медицина не рекомендует. Как там, тихо?
— Тихо, вроде.
— Ну и добре, — сажусь за стол и начинаю листать журнал регистрации групп...
Раз... два... вдох...три... четыре ... выдох... пять... шесть... вдох... семь... восемь... выдох... Два шага вдох, два шага выдох. Каждые тридцать шагов остановиться и подышать. Воздух вырывается из легких и с натужным хрипом, а врывается в них с дребезжащим свистом. Совсем форму потерял, начспас, совсем. Полтора года в лагере просидел, и всё... Зря дока послушал, зря... Надо было ходить помаленьку... Раньше ты здесь бегом бегал, с рюкзаком. А теперь налегке еле плетешься по тропе, пробитой для тебя лагерным сторожем... Вон, как снег месит... Надо же, Акрам терпеть не может ходить по горам. Он здесь родился, всю жизнь здесь прожил, а гор не любит. Никогда не ходил дальше, чем от лагеря до поселка. А тут подошел, когда я собирался, и отобрал у меня рюкзак, произнеся больше слов на русском, чем за предыдущий год: «Акрам табой хадыть, нэсти. Адын нэ хадыть, Акрам хадыть». Теперь прет впереди, пробивая мне тропу и таща весь груз. А я с трудом ползу за ним, останавливаясь каждые тридцать шагов. Тяжело... И грудь побаливает слева. Несильно так, но побаливает. И под лопаткой колет...
Ничего, справлюсь. Задача у нас простенькая. Надо дойти до этих раздолбаев — коммерсантов и вытащить из трещины их раздолбая — гида. Не проблема, только дойти.
Вперед. Вдох, раз... два... выдох... три... четыре... вдох...
Интересно, почему ЧП идут наплывами? Почти полгода вся Служба била баклуши, тишина полная, как будто где-то там, наверху, решили, что без меня спасы не спасы, и нечего их организовывать. В смысле провоцировать. А последний месяц прорвало. Выход за выходом. Ребята просто не успевали поесть, не то, что поспать. И сейчас все на Тюмгене, и к раздолбаям на Гору мне просто некого было послать.
В итоге на рации сидит лагерная повариха, а я считаю шаги на самом популярном в прошлом маршруте района. Ну чего бы им не идти с базы, там у нас всегда два-три человека сидят. Нет, поперлись по старому маршруту... Еще и погода весь месяц ни к черту. Вон, сколько снега навалило.
Тринадцать... четырнадцать... вдох... пятнадцать... шестнадцать... выдох... Нет, такими темпами мы до мартышкиного заговения здесь ковыряться будем. Не хочется таблеточки жевать, и док не советовал, но придется. И одной тут не обойдешься. Останавливаюсь, кричу Акраму, чтобы он не спешил, и зажевываю две таблетки. Акраму без меня совсем нет смысла туда идти. В альпинизме он ноль нолем. Силищи, правда, море Лаптевых, как-то на спор пронес через весь лагерь неосвежеванную тушу быка. Так что, если дотянется до этого умника в трещине рукой, никаких веревок не потребуется, выдернет, как морковку. Только вот сомневаюсь, что тот так близко к поверхности. Сами бы достали.
Грудь немного отпускает. И дыхалка начинает работать поровнее. Дышу уже через пятьдесят шагов. Давай, начспас, давай... Еще таблеточку, что ли, сожрать... Нет, пока воздержусь...
____________________
Двадцать пять... вдох... двадцать шесть... выдох...
Черт, я себя явно переоценил... Совсем тяжело идти... Дыхание сбивается... Грудь сжало тисками и не отпускает... Под
Вот, собственно, и Перевал. Связываемся. Точнее, я связываю себя и Акрама. Заодно отдыхиваюсь, прислушиваюсь к себе. Хреновенько, но дальше положе.
Группы не видно. И рация их молчит. Они должны быть где-то здесь, на плато, дальше трещин нет.
В конце плато замечаю палатки. Странно... Стали лагерем у трещины, куда провалился гид? Где ж он там трещину нашел? Или не они? Ладно, подойдем — разберемся...
Высокий широкоплечий детина с широченной улыбкой поднимается нам навстречу:
— Спасатели? С нас пузырь! Здорово мы Вас разыграли?
Кровь с шумом бьет мне в голову, кулак сжимается сам собой, и детина валится прямо на крышу большой оранжевой палатки.
Из палатки вылетают трое и бросаются ко мне, но не успевают...
В голове расцветает яркая вспышка взорвавшейся гранаты. Что-то острое вонзается под левую лопатку и выходит меж ребер, разрывая грудь. Ноги разом перестают держать. Снежный склон неторопливо встает дыбом, приближаясь к моему лицу, глаза застилает туман, сквозь который я вижу, как жутко, до неузнаваемости, искажается лицо Акрама, и его пудовые кулаки врезается в челюсти сразу двоих набегающих...
______________________
— В общем, Акрам отмордовал всех восьмерых, а потом заставил их тащить Викторыча до лагеря. Мы их только под Перевалом встретили, тогда некогда было, а в лагере уж добавили от себя. И Любомир присоединился. Так представляешь, самый здоровый помчался к Мусе жаловаться! Теперь они сидят в каталажке и подписывают протоколы, как они напали на спасателей, и почему оказали сопротивление при задержании. Муса поклялся, что меньше, чем двумя годами никто из них не отделается. А если Викторыч умрет, то он лично пристрелит их всех при попытке мятежа и захвата отделения.
Это, кажется, Толик маленький.
— Ну ты, не каркай! Как это умрет. Еще походит, вот увидишь! Это же такой человек! Ты слышал, как его в молодости звали? Заместитель Господа Бога!
А это Вовка. Или нет? Как-то странно слышится.
Похоже, они про меня. Надо им сказать, что со мной всё в порядке. Пытаюсь открыть рот. Ничего не выходит. Вместо слов какой-то странный хрип. Но меня услышали, сразу появляются лица. Знакомые, но какие-то расплывчатые. Что со зрением? Сейчас протру глаза... черт! Правая рука категорически отказывается подниматься! Похоже, в порядке не всё. Совсем не всё. А еще эта боль под левой лопаткой.
Надо бы Дока спросить, что это. Хотя, я, кажется, и так знаю. Симптомы ясные, никакой кардиограммы не надо. Только верить не хочется. Вдруг Док другое скажет... Ребята, Дока позовите. Они явно не понимают мой хрип, но Док появляется. Сам. Или позвали. Без разницы. Ну что, подтверждаешь? Инфаркт плюс инсульт, весь комплект? И не микро-, по полной программе?
Вот теперь всё, спасатель. Теперь, действительно, отпрыгался.
______________________
Я лежу на носилках на краю вертолетной площадки и упрямо пытаюсь разглядеть горы. Гор не видно, неудачно лежу. Вертолет уже здесь, в полусотне шагов от меня. Сейчас Док и Вовка закончат с формальностями, меня погрузят и отвезут в город, в госпиталь. Сейчас инфаркт лечится. И инсульт лечится. Всё лечится. Только в горы мне уже не вернуться. Мне теперь одна дорога — на пенсию, по инвалидности. В город. Туда, где у меня никого и ничего нет. И никогда не было. Где нет даже гор, где некого и не от чего спасать, где мне никто не нужен, и я никому не нужен. Зачем? Господи, в которого я никогда не верил, если моя служба закончена, прими отставку своего заместителя! Сейчас, пока я еще в горах. Зачем нужно послесловие?