Заметки на полях
Шрифт:
— А скажи как на духу, Сёма. По жене — скучаешь?
Я задумался. Вопрос… Руки сами собой за сигаретой полезли. Дядя Петя, само собой, протянул лапу. Я поделился. Не жалко — сигареты-то бесконечные.
— Знаешь, по Юнгу, в твоём случае поссать в бассейн — это попытка восстановить утраченную связь с бессознательным. Нелепая и обречённая на неудачу.
Вздрогнув, я вытаращился на дядю Петю.
— Что?
— Что?
— Чего ты только что выдал?
— Да я вообще молчал, Сёма. За жену, спрашиваю, тоскуешь хоть немного?
— Немного — да, есть такое, — признал я. — Ну а как? Сколько вместе прожили. Я вообще-то привязчивый.
— Она тоже тоскует…
Я встал. Запулил наполовину скуренную сигарету в бассейн, видимо, пытаясь разорвать хрупкую связь с бессознательным, по Юнгу.
— Ты мне это нахрена говоришь? Чтоб я пожалел? Чтоб сказал, что раскаиваюсь? Да ни хрена. Мёртвых всем жалко. Это на живых всем насрать.
— Да чего ты ерепенишься-то? — повысил голос дядя Петя. — Я ж тебе просто говорю!
— Попробуй просто не говорить, — посоветовал я.
Я долго ходил взад-вперёд. Дядя Петя, посасывая сигарету, следил за мной сквозь светлый дым. Наконец, я остановился перед шезлонгом.
— Можешь ей передать от меня пару слов? Ну, так же, во сне?
Дядя Петя пожал плечами. Вот жук, блин…
— Может, и передам.
Я закатил глаза:
— Ладно. Чего хочешь? Дар свой забрать? Забирай. Он и так мне не пригождается. Я там уже столько наворотил, что вспоминать смысла нет, всё уже переигралось.
— Не, ты дар оставь. Он тебе ещё сгодится. А пообещай-ка мне одну вещь.
— Ну? — развёл я руками.
— Пообещай, что ту х**ню, которую в тетрадке записал, сожжёшь и забудешь.
Вот это было внезапно. Чего угодно ожидал — не такого.
— Почему?
— Да потому, что говно, Сём. Ты ж писатель. Ты ж проводник божественного в мир. Зачем тебе в таком говне мараться?
— Бабло, — назвал я причину.
— За бабло можешь и получше. Ты не спеши, Сём. Подумай. Оно само придёт, когда время настанет.
Блин. Вот все такие умные, как до советов писателям дело доходит. Аж так рука и тянется в ЧС умника кинуть. Только вот нет тут никакого ЧС. А что самое скверное — сердцем и умом я понимал, что прав мерзавец. Сляпал наскоро какую-то фигню. Съесть-то, может, и съедят, а мне-то самому как будет? Писать вот эту хрень с закрытыми глазами и шёпотом матерясь, а потом — автором считаться. А Катя? Да она со мной на одном поле спать не ляжет, когда поймёт, что я за дрянь пишу.
— Обещаю, — буркнул я.
— То-то же. А передать чего?
Я вздохнул и, посмотрев в сторону бессознательного бассейна, продиктовал:
— Передай, что я её ни в чём не виню. Скажи, что я счастлив. И чтобы она жила дальше.
Грустно посмотрел на меня дядя Петя. Улыбнулся как-то криво, кивнул, и сон закончился. Обратился в непроницаемо-чёрное ничто, в котором я и обрёл вожделенное, но краткосрочное забвение.
28
Разбудил меня «динь-дон» дверного звонка. Сквозь сон я подумал: и кого там принесло? Кто до такой степени оборзел, чтобы ранним утром звонить в мою дверь? И вообще, откуда у меня звонок? Надо отключить эту дрянь. Вот как уйдёт этот диньдон — так сразу и отключу к чёртовой матери.
С такими умиротворёнными мыслями я повернулся на другой бок, обнял жену и погрузился было в сон, но звонок повторился. Да ещё несколько раз, с раздражением. Сука, сейчас я кого-то убью!
Злость меня разбудила. Я, морщась от боли в левой руке, приподнялся и… Волосы зашевелились на голове, дыхание спёрло.
— Ты что тут делаешь? — просипел я, утратив контроль над голосом.
Мгновенно всё вернулось на круги своя. Мне двенадцать. В дверь звонит мама, которая пришла с суток. А рядом со мной, разумеется, никакой жены нет. Это Аня! Звонок её вообще не потревожил, а моё сдавленное сипение сработало, как электрошокер.
Она подскочила, села, уставилась на меня — растрёпанная, ошарашенная. Одетая… Слава богу. Получается, мы вчера ночью просто упали на диван и уснули.
Звонок задребезжал, выражая крайнюю степень нетерпения. Аня побледнела, схватилась за голову.
— Ой… Я уснула! — зашептала она. — Что же теперь…
— Дура! — простонал я. — Пошли!
Я перепрыгнул через неё, схватил за руку, поволок за собой. Аня подчинялась безропотно. Позволила затащить себя в спальню.
— Лезь! — показал я вниз.
Аня упала на пол и ловко переместилась под мамину кровать. Я выбежал в прихожую под непрерывающийся звонковый концерт. Кроссовки — есть, куртка — вот… Я сунул всё это под кровать, почувствовал, что Аня приняла подачу и рванул к двери. Блин, в кухне — спирт, чёрте что… В ванне бутылки! Я ведь и душ принимал, среди них стоя. А, ничего уже не успеть. Психологиню бы свою утаить от материнского ока.
Я открыл дверь.
— Ну наконец-то! — устало сказала мама, переступив порог. — Я уж думала, бегать пошёл.
— Да не, — зевнул я, демонстрируя сонливость, которой не было. — Спал.
— Одетый, что ли?
— Ну… Телек смотрел допоздна, уснул…
Мама покачала головой. Я забрал у неё рабочую сумку, прошёл в кухню. Сердце просто вдребезги разносило грудную клетку.
На столе было пусто и чисто. Аня — храни её Христос — всё убрала и даже кружку помыла. Все следы замела, умничка моя, одну только мелочь упустила…
— Семён, это что за бутылки? — крикнула мама из ванной комнаты.
— Насобирал вчера! Сдам сегодня…